Хамсин

…Хамсин ушел вечером. Так же неожиданно, как и пришел. Оставил после себя неопрятный город, хрустящий песок на листьях финиковой пальмы и остатки необъяснимой тревоги. Песок по плотности напоминал горчичные сухари. И захотелось сделать глоток вина. Марочного. Которое притупит память о пережитом дне. Приспит сознание. Укачает как в переполненном и попахивающим рвотой транспорте… И они вышли на улицу…

На углу был открыт новый винный магазинчик. Хозяин с уставшими глазами, в которых болталось хроническое недосыпание, угощал коралловым вином. Он был одет в черную запыленную одежду с остатками бури и кожаные шлепанцы. Между пальцами и на ногтях прилип измученный песок, влажный от пота. На бочке стояли разовые фужеры, в которых плескалось Malbec 2010 года. Его темно-бордовый цвет держал на себе человеческие глаза, а после глотка на кончике языка еще долго свисал зеленый эвкалипт, песчинки табака и вишня. И послевкусие сохранялось убаюкивающе теплым.

Внутри магазина было людно. Стены, оббитые красным сукном до самого потолка, придерживали деревянные полки. Чтобы взять виски – нужно было приставлять стремянку, и продавец только то и делал, что бегал по ней снизу вверх. Словно белка.

Захаживали люди: случайно и по делу. Некоторые пили вино залпом, как воду. Некоторые медленно – как нектар. Трогали сигары, ежась от не совсем приличного запаха. Шутили с хозяином и желали ему удачи. И Лада с Димкой влили в себя по полному стакану, а потом взяли одну из самых дорогих бутылок домой. Они купили Prio 2007 года. Сухое вино со вкусом продымленной земли и шоколада.

Ушли как чужие люди. Опьяненные и опустошенные в одно и то же время. И не у кого было спросить, как называется это масштабное дерево, похожее на библейскую смоковницу, и кому памятник в ухоженном сквере…

И Лада стала сама по себе. Она обходила Лебедева, словно он неживой предмет. Бессвязно бродила по улицам, зажав в кулаке адрес дома. Из-за незнания языка ее проводником стала улыбка.

Город был большим. Четвертым по величине в Израиле. Некоторые дома в старом районе напоминали советские пятиэтажные хрущевки. На балконах так же висели детские ползуны, и никуда не торопились зеленые городские автобусы. В них никто никогда не стоял. Да и сидеть было особо некому.

По краю улиц стояли баки для сбора макулатуры и решетчатые клетки для пластиковых бутылок. И ей стало стыдно, что она до сих пор не сортирует мусор.

Лада с фанатичным вниманием обхаживала Ришон, в котором впервые был спет гимн и положен на музыку. Она сидела в парке на лавочке, любовалась розовой гаурой Линдхеймера и повторяла его про себя:

Пока внутри сердца все еще

Бьется душа еврея

И в края Востока вперед

На Сион устремлен взгляд, —

Еще не погибла наша надежда.

Надежда, которой две тысячи лет.

Быть свободным народом на своей земле, —

Земле Сиона и Иерусалима.