Хаосовершенство

– Рус уловил принцип и предложил настолько неожиданный ход, что я до сих пор хожу под впечатлением, – продолжил между тем Ганза. Он не заметил жеста Слоновски. – Нам даже перестраивать ничего не придется, лишь добавим пару элементов да выведем сюда…

– Сложно? – осведомился Щеглов, плавно перебив лохматого гения.

– Неделя работы, – махнул рукой тот.

– Мы уже начали, – добавил Слоновски. – Думаю, дней за пять управимся.

Когда дело касалось сроков, Мишенька предпочитал доверять словам Грега, а не Ганзы – Слоновски умел уговаривать людей работать интенсивнее.

– Единственный нюанс заключается в том, что мы сможем только поднять столб, – продолжил тем временем главный инженер. – Удержать его нереально. А когда его закрутит, тут действительно откроется филиал ада.

– Удержим, – хладнокровно пообещал Щеглов.

– Ты подготовил расчеты? Я хочу посмотреть.

Ганза «тыкал» всем, включая Мертвого и Холодова, и все давно перестали обращать внимание на манеры гения.

– Вычисления продолжаются, – спокойно ответил Мишенька. – Но я знаю точно, что столб мы удержим.

– Да, помню… ты говорил. – Ганза раскрыл папку и принялся лихорадочно рыться в бумагах: – Грег перепутал последовательность, но… сейчас…

На бетон вновь посыпались листы.

– Что-то ищете, господин главный инженер? – участливо осведомился Мишенька.

– Хочу показать кое-какие заметки… Я провел перерасчеты и уверен, что удержать столб можно будет только с помощью чуда… Да где же?

Офицеры переглянулись.

– Чудеса – это наш профиль, – хмыкнул Грег.

Щеглов с сомнением посмотрел на лохматого гения, вновь перевел взгляд на Слоновски и усмехнулся.

– Ганзу можно понять, Грег, он верит исключительно цифрам, то есть тому, что мы не в состоянии предоставить. И он лучше всех знает, что случится, если у нас не получится.

– Мы совершим первый в истории Земли подрыв планеты, – жизнерадостно улыбнулся Слоновски.

– И последний.

– Войдем во все учебники.

– Марсианские.

– Главное – прославимся.

Офицеры рассмеялись, а Ганза, продолжающий рыться в бумагах, так и не услышал их шутку.

* * *

Анклав: Москва

Территория: Болото

«Шельман, Шельман и Грязнов. Колониальные товары и антиквариат»

Немного тепла перед дальней дорогой

И много будет странствий и скитаний,Страна Любви – великая страна.И с рыцарей своих для испытанийВсе строже станет спрашивать она,

Потребует разлук и расстояний,Лишит покоя, отдыха и сна.

Слова старой песни тихо шелестели по опустевшему особняку. Из комнаты в комнату, отталкиваясь от деревянных панелей стен, прыгая с этажа на этаж по скрипучим ступеням лестницы, спускаясь в подвал и поднимаясь на чердак. Слова старой песни были повсюду. Они ласкали загрустивший дом, утешали его, пытались объяснить, что…

Вспять безумцев не поворотить,Они уже согласны заплатитьЛюбой ценой и жизнью бы рискнули,Чтобы не дать порвать, чтоб сохранитьВолшебную невидимую нить,Которую меж ними протянули[6].

– Почему сейчас? – тихо спросила Патриция.

– Потом не будет времени, – ответил Грязнов, бережно укладывая в коробку тщательно упакованную статуэтку. – А я не хочу собирать коллекцию наспех.

От знаменитого на всю Москву антикварного магазина осталась лишь витрина – торговый зал, в котором Кирилл принимал посетителей. Сохранился не полностью, количество выставленных древностей уменьшилось почти на треть, но это мало кто заметил – слишком уж много их там было. А вот за фасадом стало пусто, из хранилища и роскошно обставленных комнат особняка, которые сами по себе были мини-музеями или мини-витринами, исчезло все ценное. Картины и фотографии, редкие статуэтки и коллекция старинной музыки – все отправилось прочь из Москвы. И обнаженные стены тоскливым эхом подпевали словам старой песни.

– Дом пустой, – сглотнув подступивший к горлу комок, сказала Пэт.

Грязнов понял, что имела в виду дочь. Оторвался от своего занятия, огляделся, словно только что увидел произошедшие перемены, и качнул головой:

– Дом был наполнен мной.

После чего достал из валявшейся на столе золотой коробочки пару пилюль и принял их, запив водой из бокала.

– А сейчас?

– Я был его тайной, я был его жизнью и его дыханием. Без меня он пуст.

– А сейчас? – повторила Патриция.

– Сейчас мы уезжаем и, вполне возможно, больше никогда с ним не увидимся.

Песня закончилась, а новая не зазвучала. В наступившей тишине Кирилл поднялся на ноги, медленно прошел по комнате и остановился у двери, прикоснувшись рукой к косяку.

– Он любит, и он простит. Он знает, что я должен ехать. Но он надеется, что я вернусь. Больше ему ничего не остается.

– А ты?

– Я тоже.

– Кажется, это все, что нам остается, – надеяться.