С переносом происхождения болезни из внешнего мира, из общества, во внутренний мир, со сведением его к биологической тенденции был существенно поколеблен кардинальный принцип первоначальной аналитической психологии, «принцип удовольствия-неудовольствия». Принцип удовольствия-неудовольствия составляет основной закон психического аппарата, согласно которому к удовольствию стремятся, неудовольствия избегают.
Удовольствие и неудовольствие, или психическая реакция на приятные и неприятные раздражители, согласно прежнему воззрению, определяют душевное развитие и душевные реакции. «Принцип реальности» не являлся противоположностью принципа удовольствия, он лишь утверждал, что в ходе развития вследствие влияний внешнего мира психический аппарат должен научиться откладывать моментальное получение удовольствия, более того, иногда даже полностью от него отказываться. Эти «два принципа психического события»[46] могли считаться верными до тех пор, пока ответ на важнейший вопрос о мазохизме состоял в том, что желание терпеть страдание возникает вследствие торможения тенденции причинять боль или страдание другому, т. е. в результате ее обращения против собственной персоны. Мазохизм еще находился полностью в рамках принципа удовольствия, но даже при таком понимании оставалась проблема, каким образом страдание может доставлять удовольствие. Это с самого начала противоречило сущности и смыслу функции удовольствия, хотя и можно было понять, как неудовлетворенное или сдержанное удовольствие превращается в неудовольствие, но не каким образом неудовольствие могло бы превратиться в удовольствие. Т. е. и первоначальной трактовкой общепризнанного принципа удовольствия главная загадка мазохизма не решалась, ибо утверждение, что мазохизм заключается именно в том, что имеется удовольствие от неудовольствия, ничего не объясняло.Гипотеза о «навязчивом повторении» была воспринята большинством аналитиков как удовлетворительное решение проблемы страдания. Она блестяще вписывалась в гипотезу о влечении к смерти и в теорию о потребности в наказании, но в двух отношениях была довольно спорной. Во-первых, она разрушала всеобщее значение эвристически ценного и клинически неприкосновенного принципа удовольствия. Во-вторых, она привносила в эмпирически хорошо обоснованную теорию принципа удовольствия-неудовольствия не подвергаемый сомнению метафизический элемент, недоказуемое и недоказанное предположение, которое создавало множество ненужных проблем в построении аналитической теории. В соответствии с этой гипотезой должно якобы существовать биологическое принуждение к повторению неприятных ситуаций. «Принцип навязчивого повторения» немногое значил, если понимался первично-биологически, поскольку в этом отношении являлся просто термином, тогда как формулировка принципа удовольствия-неудовольствия могла опираться на физиологические законы напряжения и разрядки. Если же под навязчивым повторением понимался закон, в соответствии с которым любое влечение стремится к созданию состояния покоя, далее когда под ним понималось навязчивое стремление к повторному переживанию однажды испытанного удовольствия, то против этого не было никаких возражений. В этом смысле такая формулировка была ценным дополнением к нашему представлению о механизме напряжения и разрядки. Но при таком понимании навязчивое повторение полностью находится в рамках
принципа удовольствия, более того, именно принципом удовольствия оно и объясняется. В 1923 году, тогда еще не совсем умело, я определил влечение как желание вновь пережить удовольствие[47]. Таким образом, в рамках принципа удовольствия гипотеза о навязчивом повторении является важным теоретическим допущением. Однако принцип навязчивого повторения был сформулирован как находящийся по ту сторону принципа удовольствия, как гипотеза для объяснения фактов, для истолкования которых принцип удовольствия якобы был недостаточен. Однако клиническим путем не удалось доказать, что навязчивое повторение является первичной тенденцией психического аппарата. Этот принцип должен был что-то разъяснить, но он сам оказался необоснованным. Он склонил многих аналитиков к гипотезе о надындивидуальной «ананке». Для объяснения стремления к восстановлению состояния покоя эта гипотеза была излишней, потому что это стремление полностью объясняется функцией либидо вызывать разрядку, а также либидинозной тоской по утробе матери. В каждой сфере влечения эта разрядка есть не что иное, как создание первоначального состояния покоя, и содержится в самом понятии влечения. Заметим в скобках, что и гипотеза о биологическом стремлении к смерти становится излишней, если подумать о том, что физиологическая инволюция организма, его медленное отмирание, начинается, как только ослабевает функция полового аппарата, источника либидо. Следовательно, причиной умирания является не что иное, как постепенное прекращение функционирования жизненно важных аппаратов.