Харам Бурум

Основной, южный вестибюль «Лубянки-Дзержинской» был оборудован по всем правилам безопасности, с учетом навязчивых коммунистических идей, большевистских фобий и чекистской шпиономании – десяток вышколенных часовых, блокпост, укрепленный помимо мешков с песком бетонными блоками, два пулемета, направленных внутрь и наружу, пара мощных прожекторов и… Никаких иллюзий по поводу того, что без разрешения руководства станции через блокпост не пролетит даже муха.

О правом же рукаве туннеля, называемом «Детский мир», обитатели станции предпочитали не болтать и без крайней необходимости туда не соваться. На самом деле мир там был далеко не детским. Вход в рукав перегораживала стальная решетка из толстых прутьев, возле которой постоянно дежурили два охранника с бульдожьими рожами. В двух метрах от решетки, в полумраке, высилась стена, сваренная из листовой стали. Она полностью, от пола до потолка, от одной стены до другой перегораживала правый туннель. Дверь, тоже железная, с маленьким окошком, была такой низкой, что взрослый человек мог пройти в нее, только согнувшись пополам.

«Детский мир» выполнял функции изолятора временного содержания – в нем дожидались отправки в Берилаг те, кто, по мнению руководства станции, могли принести вред или скомпрометировать Коммунистическую Партию Метрополитена: бродяги и воры, проникавшие на «Лубянку» в надежде чем-нибудь поживиться, заподозренные в шпионаже чужаки, а также свои родненькие диссиденты.

Тех, кто попадал «Детский мир», людьми уже не считали, о них забывали.

Некоторые задерживались во временной тюрьме надолго. Питались крысами и объедками со столов жителей «Дзержинской», сидели в полной темноте. Поговаривали, что узники «Детского мира» выносят свою парашу прямо на поверхность – без защитных костюмов и противогазов. Ходили слухи и о том, что самых борзых нарушителей дисциплины расстреливали наверху. Так или иначе, но «Детский мир» вел вполне автономную жизнь, а отправка в Берилаг считалась для обитателей маленького ада поездкой на курорт.

Профессора Корбута с его отношением к людям как к человеческому материалу все эти нюансы не интересовали. Он направлялся в «Детский мир» с инспекцией, сжимая в ладони картонку с личной печатью самого генсека. Она означала, что Михаил Андреевич может делать с любым узником все, что ему заблагорассудится.

Насвистывая привязавшуюся «Смело, товарищи, в ногу», Корбут свернул в правый рукав. Из-за безлюдья все звуки, подхватываемые эхом, были тут нарочито громкими. И охранники узнали о приближении профессора раньше, чем увидели его.

– Пусть все построятся в коридоре. – Корбут показал картонку с печатью. – Быстро!

Профессор был облачен в белый халат, который взволновал «бульдогов» гораздо больше, чем печать Москвина.

Лязгнул замок, стукнула решетка, заскрипела дверь.

– Эй, диссиденты хреновы, выходим по одному. Лапы за спину! Без лишних движений. Стреляем без предупреждения. Па-а-ашли!

Первым из темного проема двери появился человек в офицерской форме. Когда он наклонился, чтобы пройти в дверь, стали заметны следы содранных погон. Офицер забыл о приказе держать руки за спиной. Зажмурившись от яркого света, он прикрыл глаза ладонью, тут же получил удар прикладом между лопаток и распластался на полу. Охранник схватил его за шиворот и выволок в коридор.

– Встать, паскуда!

Офицер встал. Поднял голову. Корбут увидел фиолетовое от кровоподтеков лицо и глаза, превратившиеся в узкие щелки. Он узнал офицера.

– Профессор, итить твою мать! – Узник улыбнулся, и стало видно, что все передние зубы у него выбиты. – По мою душу пришел?

– Ма-алчать! – рявкнул охранник, подбегая к офицеру. – Счас я тебя заткну!

– Не трогать, – приказал Корбут. – Занимайтесь остальными. Здравствуй, Кирилл. Не знал, что ты здесь. Впрочем, все к этому шло. Твои речи на последнем съезде компартии слишком раздражали генсека…

– Да пошел он в жопу, твой генсек! Я даже рад, что больше не участвую в том бреде, который затеяла ваша говнопартия! Допрыгаетесь! Вас тоже поставят к стенке. И тебя, морда генетическая, и твоего генерального секретаря!

Михаил Андреевич раздраженно кивнул охраннику. Автоматная очередь отшвырнула диссидента к стене. Он сполз на пол, оставив на мраморной плитке два параллельных потека крови.

Другим узникам пришлось переступать через труп офицера. Оказалось, что сапоги имелись только у убитого. Все остальные были босыми. Восемь узников разного возраста – грязные, как кочегары, одетые в лохмотья. Все одинаково хлопали глазами и щурились, двоих трясло. Судя по мутным взглядам и проплешинам на головах, они получили приличную дозу радиации. Остальные выглядели не лучше, но не болели – дело было в плохой кормежке.

В коридоре завоняло так, что Корбуту пришлось прикрыть нос платком. Он медленно прошел вдоль строя. Остановился напротив приземистого толстяка со свежеразбитым носом в рваной матроске, которая сползла с плеча, обнажив татуировку тигра с разинутой пастью.

– Кто такой?

– А какая разница, начальник? Курнуть че-нить дай. Может, тогда обзовусь.