Харама

— Да, веселого мало. Приняли меня со всякими церемониями, думали, я проглочу эту пилюлю. А я не проглотил. Ну как вам это понравится: женщине тридцать девять лет, при ней трое взрослых детей, ни тебе денежных затруднений, ни бедности. А ей, видите ли, замуж понадобилось!

Лусио согласно кивал головой.

— Я не то что по гостям ходить, на улицу выйти не решался, и это, скажу вам, только потому, что мне за них стыдно было. А ведь, оказывается, все, кроме меня, знали и еще кое о чем. Никто, даже самые закадычные друзья, не посмели рассказать, какой кошачий концерт им устроили в ночь свадьбы. Это мне сестренка рассказала уже недели через две, как я приехал. Тут уж я и вовсе со стыда сгорел. И знаете, что я придумал? На следующий день встал пораньше, собрал чемодан, пошел в хлев и отвязал колокольчик у одного из наших быков. — Мужчина в белых туфлях тяжело задышал, лицо его стало угрюмым; он взглянул на дверь, провел ладонью по губам. — Они еще спали. А я стал у двери в спальню с чемоданом в одной руке и с колокольчиком в другой и ну давай звонить да звонить — все вызвонил этой счастливой парочке. На прощанье. Что тут было! Весь дом проснулся. Братья не вмешивались, я ведь старший. Да, верно, они думали так же, как я, только боялись сказать. Этот тип вышел и набросился на меня: «Это что ж ты своей матери такое устраиваешь?» А я ему и отвечаю: «Да нет, не матери, я больше для вас стараюсь». Он совсем озверел, полез на меня с кулаками, но я ему не дал до себя дотронуться. И все трясу колокольчиком у него под самым носом. Мать кричит с кровати, поносит меня на чем свет стоит, отца недобрым словом поминает и меня с ним сравнивает. Но с кровати так и не встала. Тогда я взял да и бросил колокольчик прямо ей на кровать, повернулся и ушел. Только сестра, заливаясь слезами, провожала меня до автобуса. Почти все в деревне уже знали о случившемся. Сами подумайте, каково сестре, бедняжке, пришлось, ей тогда было всего пятнадцать.

Лусио не поднимал глаз, чертя по полу копчиком ботинка.

— В семье чего только не бывает. Ну, а как же вы потом?

— Я прошел войну, да и лет мне было не так уж мало, так что жизни не боялся. В армии научился бороды брить — сегодня один попросит, завтра другой, так понемногу превратился в ротного парикмахера. И вот отправился в Бургос, где жил старшина, я с ним дружил в армии. Он меня устроил в парикмахерскую. Там я научился и всякой стрижке, но в конце концов мне надоело, и я ушел. Так и бродил с места на место. Одно слово — перекати-поле. Здесь, в Косладе, я впервые обосновался и открыл свое заведение. И, знаете, неприятностей все равно хватает. Вот почему я говорю, что мне в этой жизни достался шестерочный дублет. Ну, что вы скажете? Прав я?

— Конечно, все так и есть. Уж если ушел человек из дома непутем, по своей ли вине, по чужой ли, так непутем ему и бродить по свету. И никак тебе не выправиться. Раз не с той ноги ступил — пути не будет. И все равно, ты ли с родными плохо обошелся или они с тобой. Дело в том, что ты все это уносишь с собою, и никто тебе не поможет, сколько б лет ни прошло и уйди ты хоть на край света.

— Может быть, все так и есть, как вы говорите…

— Да иначе и быть не может. Всякий человек таков, каким его сделало обращение да обхожденье в семье, верно? И вот какие обиды или угрызения совести ты унесешь с собой, те и останутся на всю жизнь. От них не отделаешься, как ни упрямься, хоть об стену бейся лбом. Что ты вынес из отчего дома, чем бы оно ни было, то твое навсегда.

— Шесть-шесть или пусто-пусто, как я говорю.

— Или любая другая кость, из двадцати восьми тебе достанется одна. Но ее не скинешь. И это такая игра, где сплутовать нельзя. Я прекрасно это знаю, у меня тоже если и не шестерочный дублет, то все равно какой-нибудь забитый дублет, с которым не выиграешь.

— Да, я слышал, как вы рассказывали про пекарню.

— И все остальное в том же духе. Каждый раз по тому же месту. Только я, в отличие от вас, могу сказать, что жаловаться ни на кого права не имею. Не мои близкие плохо обошлись со мной, а я с ними. По крайней мере, я так понимаю. Так что помалкивай, сказал я себе, и не поддавайся. Ни тому, что было, ни тому, что будет.

Мужчина в белых туфлях провел рукой по лицу. Помолчал. Потом сказал:

— Так что и жениться никакого желания нет. Года два назад я чуть было не попался. Вовремя дал отбой. Думаю, только выиграл, и она ничего не потеряла, и те, другие, которые могли бы появиться. Верно?

Петра отвела рукой свисавшие побеги жимолости и винограда.

— Шикарно! — сказал Оканья, усаживаясь.

Хусти поливала землю, черпая воду из бадьи. Слева от столика, за который сели гости, находился курятник с небольшим загоном, отгороженным металлической сеткой. Очень толстый кролик смотрел на пришедших, навострив уши. Трое младших членов семейства так и прилипли к шестиугольным ячейкам сетки — разглядывали кролика.

— Какой беленький, — сказала девочка.

Кролик подскакал еще чуточку поближе и стал принюхиваться, дергая носом. Хуанито заметил:

— А на кур он никакого внимания не обращает.