Харьковский Демокрит. 1816. №№ 1-6

Без пошлин, справок отказать.

___

В архиве ль я когда бываю

Иль в канцелярию спешу:

Повсюду образ твой встречаю

В повытье я бумаг ищу.

___

Клянусь по чести пред зерцалом,

Что пред тобою сущий вздор

И сам сенатор в платье алом,

В мундире шитом прокурор.

___

Навек твоей я предан власти,

В журнал любви меня впиши,

Прочти экстракт нежнейшей страсти

И выпись пламенной души.

___

Взгляни хоть раз один умильно

В контору сердца моего:

Оно трепещет, бьётся сильно

И ждёт ответа твоего.

___

Твои мне разговоры сладки,

Я под присягой говорю:

Они приятней мне, чем взятки

Бездушному секретарю!

___

Прими ж любви моей прошенье,

Я пред тобою бью челом:

Скрепи о мне определенье

Своей улыбкой, как пером.

___

И так как бы процесс безгласный

Судьбу мою возобнови;

Я буду истец самый страстный

Вышеописанной любви.

___

Коль место то, которым льщуся,

В твоём я сердце получу,

Сидеть в совете откажуся,

Министром быть не захочу.

___

Но коль себя – всех зол вдобавок,

В твоей герольдье буду зреть:

Мне легче без суда и справок

На лобном месте умереть.

Неизвестный.[18]

_________________

II

ПРОЗА

20

Письмо из Европы хана Джеалгира к дервишу горы Удлубегской

(Перевод с арабского)

Корень благополучия да прозябнет на пути жизни твоей и святость твоя да процветёт во веки, подобно словам Алкорана, великолепный служитель Бога Магометова! Благословение твоё да управит стопы странника удалённого от лучезарных врат востока, которого уста не могут уже вдыхать райского бальзаму твоих поучений, которого взоры блуждают на предметах чуждых его сердцу, и уши поражаются звуками незнакомыми, неведомыми в отечестве правоверных. Уже шесть месяцев я странствую за пределами моря; душа моя ищет беседы твоей, но неизмеримое пространство заключает её в пустоте и безмолвии. Её чувствования всегда к тебе обращаются, подобно как подсолнечник к предводителю светил небесных, её мысли покорённые жезлу твоей премудрости, да воспримет сей лист, который ангел хранитель да управит невредим к жилищу священного учителя истинной веры. Нет, отец мой! я не переменился, я тот же, каков, целуя прах твоих ног, принимали драгоценное благословенье руки твоей; каков старался успокоить нежную попечительность твою и страх, дабы удаление и забвение не совратили души моей с пути благочестия, уготованного твоими советами. Новость предметов видимой мною страны не может поколебать моей привязанности к благословенным местам, где я родился; взоры мои наблюдают, не ослепляясь; сердце моё чувствует, не заблуждаясь; я никогда не отрекусь отдать справедливости иноплеменникам, но в душе моей горит неугасимый огнь любви к отечеству; я благодарю небо, благоволившее назначить мне рождение в местах, где процвело древо истинны и благочестия.

Правда, здесь всё ново, всё удивительно для отдалённого жителя берегов Тигра и Евфрата. Протекая чрез сие великое разнообразие стран и народов, он почитает себя, подобно Пророку, переносящимся чрез семь небес и созерцающим то, о чём земля ниже понятия ему не представляла. Прости мне, отец мой, сие выражение, слишком лестное для Европы. Если истинная вера избрала жилищем своим счастливые страны востока, если природа расточила на них свои сокровища, то уверимся, по крайней мере, что милосердное небо и самым неверным не отказывает в дарах своей благости. Видя тьму нечестия, их ослепляющую, я живо чувствую превосходство моего отечества; но я путешествую для того, чтобы обогатить разум мой новыми знаниями, сердце моё – ощущениями и воспоминаниями, услаждающими часы печали и дни старости. И то и другое представляет мне Европа. Неутолимая жажда моя к учению находит неисчерпаемое сокровище в разнообразных и удивительных успехах сделанных её жителями в неизмеримом пространстве наук, в наблюдении их нравов, обычаев и обхождения, душа моя ищет нового ключа к таинствам человеческого сердца; самое то, что мне кажется странно или смешно, доставляет моему разуму пищу новостью своих впечатлений.

Всеобщий мир, царствующий ныне в сем краю света, делает путешествие моё удобным и занимательным. Недавно все сии народы стенали среди ужасов долговременной и всеобщей брани. Человек, по мнению одних – великий, по словам других – чудовище,* но, как бы то ни было, единственный, ужасный человек в продолжение двадцати лет потрясал престолы их царей и хотел утвердить своё владычество на развалинах порядка и благоденствия народов. Всевышний низринул его, наконец, в бездну ничтожества, которого бы ему, для блага смертных, не должно было оставлять. Ныне все они предаются общей и справедливой радости, подобно уцелевшим от страшного извержения огнедышащей горы, благодарящим небо и обнимающимся в чувстве спасения своего на трупах своих братий. Счастливы будут, если несправедливость, зависть и корыстолюбие не заставят их вскоре забыть ужасных следствий раздора, и презреть блага, приобретённого толикими опытами и злоключениями!