Харон

Неспешно приблизившись, Перевозчик застал спектакль в кульминации. Трое били одного, и он уже лежал навзничь, впечатав затылок в мягкую – тоже новшество – землю площади. Перевозчика эта земля не держала, расступалась. Харон погружался в нее до щиколоток. Он остановился чуть в стороне, наблюдая.

В ближайшей группе зрителей один, в желтой клетчатой рубахе и черных засаленных до мокрого блеска штанах, перехватил свой шанцевый инструмент, наклонившись к лежащему, приставил к горлу, но не его, а своему собственному. Сделал вид, что сейчас перережет себе, а тот, внизу, дурак, вроде вскинул руки, чтобы предотвратить. Перевозчику уже знакомы были эти представления. Он понял, что лежащий – новичок из последней партии.

У некоторых из обитателей теперь сохранялось кровообращение, и в лагере получил своеобразную моду обычай кропить новоприбывших и этим забавляться. Ни причин этого обычая, который в тупости и бессмысленности своей даже до изуверского не дотягивал, ни основ его притягательности для обитателей домиков-конур Перевозчик понять не мог, да и не искал. Многое в новом лагере заставляло его отворачиваться.

Он сделал знак танатам, а сам пошел обратно на пристань.

О, пристань была еще лучше прежней. Видно, на нее пошла вторая, последняя половина Священной Рощи на южной оконечности Пелопоннеса. И Ладьи как одна – вроде открытых барж с округлыми носами карикатурно увеличенных шлюпок. Места на Ладьях – сидячие поперечные скамьи, тоже как банки в шлюпках, но, конечно, длиннее. Место Перевозчика на баке, впередсмотрящий он теперь.

Харон раскинул могучие руки по бортам, встал спиной к лагерю, скользнул равнодушным взглядом по пассажирам. Больше при погрузках эксцессов не происходит. Собранные спокойно ожидают прямо на Ладье.

Отчего-то почти все – с мешочками и узелками, и Харон с привычным безразличием спросил себя, что же там могло быть. «Раньше никто ничего с собой не тащил. Да мало что было раньше. Или чего не было. Летучих мышей вот не было, ну и что?»

Харон еще раз напомнил себе о данном слове – по окончании рейса сходить наверх по Тэнар-тропе.

Танаты привели последних – он понял это по шуму у сходен и обернулся посмотреть, как станут отдавать швартовы. Под нависающим над пристанью носом стоял давешний новенький, которого били, глядел на Харона, хлопая глазами. Перед собой, как блюдо, держит тарелочку с какими-то неправдоподобными яркими, непривычными для серости лагеря… обрывками? клочками? лоскутками? Оборванными головками цветов, насыпанными ворохом? Откуда в лагере цветы?

Харон к нему равнодушен, хотя что-то эти цветочки трогают в нем, но слишком много у усталого Перевозчика воспоминаний. Он суров, сумрачен, бесстрастен…

– Эй! – заорал Харон. – Шкура дырявая, ты мне еще отруби швартов, отруби! Я тебе такое отрублю!

Танат испуганно принимается скидывать петли, которые хотел было разрубить одним махом.

«И мечи у танатов теперь острые как бритвы. Откуда же цветы? Что-то очень близкое. Мое. Из Мира».

А в Мире на высоте тридцати трех тысяч футов над Атлантическим океаном висит, пожирая мили и керосин, белоснежный аэробус. Инна Аркадьевна Старцева, не пожелавшая объяснить новому мужу, почему будет носить именно эту, а не его или свою бывшую фамилию, летит с ним в страну, где каждый выбирает себе то имя, которое захочет.

Ей предстоит еще очень многое здесь, в этом Мире, про который она помнит, что его следует называть с большой буквы.

Ей предстоит узнать, что ее Мир, как каждый из множества бесконечных Миров, не может обойтись без своего Стража, правда, в какие формы это ее узнавание выльется, точно пока не скажешь. Утомившись лингафонным курсом английско-американского, она дремлет в широком кресле, и к ней в первый и совсем не в последний раз приходят обжигающие слова-образы:

вспышка - цветы – дорога

- зеленый газон - вспышка

Предстоит ли ей узнать, что все Миры не могут обойтись без Перевозчика, сейчас не знает никто, даже бесконечные Миры.

Харон думать забыл о новеньком с его поразительными цветами. Он вновь дал себе слово пройти вверх по Тэнару.

Он давал себе это слово перед каждым рейсом.