Хасидские рассказы

Десять тысяч я завещаю на содержание одной койки в больнице с тем условием, что койка будет носить мое имя.

На похоронах пусть раздают милостыню.

Пошлите пожертвования во все Талмуд-Торы. Меламеды с детьми пусть следуют за гробом.

Наймите дайона или другого ученого еврея для чтения заупокойной молитвы.

Памятник закажите за границей, по той модели, которую я оставляю.

Передайте сколько нужно денег обществу попечения о бедных, и пусть оно возьмет на себя заботу о содержании могилы и памятника.

Фирма пусть носит название „Бендитзон-сын“.

Что же касается…»

Мы опускаем опись имущества, перечень долгов, подлежащих взысканию, и указания, как вести, дальше дело.

4

«Я, „Бендитзон-сын“, ухожу из этого мира не от радости, не от печали, а от пустоты.

Великий мудрец был Аристотель, который говорил, что природа не терпит пустоты.

Мир — это страшная машина. Каждое колесо исполняет свою особую работу, имеет свое особое назначение. Испортилось колесо или износилось прежде времени — и оно само перестает быть частью машины, переходит из бытия в ничто.

Я больше не могу жить, потому что мне здесь нечего делать. Я больше ни на что не гожусь, потому что я свое отжил. Я выпил до дна чашу наслаждений, предназначенных мне судьбою, коснулся устами всего и упился везде, поглотил все, что мне нужно было.

Меня многому учили, но не учили жить, не прожигая жизни.

Нет ничего в мире, что бы меня удержало, привязало к себе… У меня не было недостатка ни в чем, что имело бы для меня какую-нибудь цену. Мне все доставалось без заботы, без огорчения и труда, все само давалось в руки…

Вещи и люди, мужчины и женщины…

Все мне льстиво улыбались, и я не имел ни одного друга Женщины меня охотно целовали, но ни одна из них не была мне нужна…

Я унаследовал богатство, и оно росло и умножалось без меня, помимо моей воли.

Оно росло, пока не переросло меня самого.

Часто рыдало во мне сердце: хотя бы одно желание, хотя бы один раз быть вынужденным работать… А доктора прописывали мне прогулки, игры, спорт… Не жизнь, а суррогат жизни, фальсифицированная жизнь, фальсифицированный труд.

Много стран видел я, но ни одна не была моею страною, много местностей восхищало меня, но ни одной из них я не полюбил.

Я бегло говорил на многих языках, но ни одного не чувствовал — я играл словами, как мячиками.

Народности и языки я менял, как перчатки.

Весь мир был моим, но я был слишком ничтожен, чтобы удержать его, слишком мал, чтобы обнять его. Господствовать над миром я не мог.

И то, чем я мог бы овладеть, досталось мне уже готовым.

Все было для меня сделано, все куплено. И что еще не было сделано — доделало богатство.

Все — улыбка на лице друга…. поцелуй прекрасных губ… заупокойная молитва по отцу… В лучшем случае я кое-что выплачивал. Но давать, дарить — этому меня не научили…

Ничтожное стало для меня слишком ничтожным, великое — слишком подавляющим. Жить стало не для чего.

Я умираю, потому что я бесплоден, как телом, так духом. Во мне нет ничего, что жило бы и давало жизнь…

Я уже давно перестал жить и наслаждаться жизнью. Теперь она мне опротивела.

Со мной поступили, как поступает мужик со свиньей: меня откармливали… Но мужик убивает свинью, когда она в достаточной мере разжиреет, мне же велят самому убить себя, и у меня не хватает смелости не подчиняться.

Мышьяк на столе… последний напиток, который опьянит меня, — и я уже не протрезвлюсь никогда…

Распорядиться ли мне своим состоянием? Зачем? Оно было моим проклятием.

Благодарить мне кого?

Нет, я всем и за все заплатил…

Даже за последний напиток…»

Путевые силуэты

Предисловие

То было в конце добрых и начале плохих времен. Появились черные тучи, но казалось, что ветер — дух времени, хочу я сказать, — унесет их легко, и они изольются где-нибудь в пустыне. В благоустроенном вертограде Европы горький корень уже успел пробиться сквозь почву и послал наружу свои колючие, уже отравленные отпрыски. Но вот-вот, казалось, виноградари заметят их и вырвут с корнем… Казалось, XIX век на старости лет только слегка простудился, схватил небольшой жар, род умопомешательства, этого никто не ожидал…

Как далека была от нас тогда Америка! Не один еврей задавался вопросом, каким образом стоит там миска с похлебкой, или не носят ли там ермолку на ногах. О Палестине слыхали столько же мало, сколько о бароне Гирше или об «известном филантропе»…[49]

Астрономы заранее вычисляют время каждого лунного или солнечного затмения. Психологи же не ушли еще так далеко. В мировой душе затмение наступает разом, в организме начинается что-то вроде конвульсий. И не только психологи не в состоянии предсказать этого, но, — трудно поверить, — этого нельзя понять далее после того, как оно совершилось…

Все-таки беспокойство какое-то уже ощущалось. Со всех сторон так и сыпались клевета за клеветой,

В числе других средств борьбы решено было познакомиться с повседневной жизнью еврея, посмотреть, что творится в маленьких местечках: на что надеются? чем живут? чем занимаются? что говорят в народе?..

Вера в провидение