Хаски и его учитель белый кот. Том III

До его спутанного сознания доносились обрывки перепалки двух людей, по голосам очень похожих на Ши Мэя и Мо Жаня, однако вскоре звуки ссоры стихли и остался лишь свист ветра в ушах.

Через какое-то время он почувствовал, что лежит на теплой и мягкой постели и рядом с ним кто-то разговаривает. Казалось, его тело погрузилось на дно безбрежного океана, и через толщу воды до него доносятся приглушенные звуки чужих голосов. Изредка ему удавалось расслышать несколько слов или короткую фразу — что-то о прошлой жизни и учителе… Он смутно понимал, что, кажется, это был голос Ши Мэя, но у него не было сил что-либо анализировать, и очень скоро все эти слова рассеялись подобно предрассветной дымке.

Как капли дождя, питающие реку, что впадает в море, его воспоминания о прошлой жизни постепенно дополнялись, становясь все более подробными и ясными.

В своих грезах он увидел крытую веранду, что окружала Павильон Алого Лотоса Пика Сышэн. Эта часть галереи была полностью скрыта от посторонних глаз за переплетенными ветвями и цветами глицинии. С каждым порывом ветра сорванные с плетей цветы подобно душистому снегу медленно падали вниз, наполняя все вокруг благоуханием весны.

Он сидел на веранде за каменным столом и писал письмо.

Правда, возможности отослать это письмо у него не было. Наступающий на бессмертных Император не позволял ему общаться с посторонними людьми, а также держать голубей или любых других животных. Кроме того, территория Павильона Алого Лотоса со всех сторон была опутана наложенными в несколько слоев бесчисленными охранными и заглушающими звук заклинаниями.

Но Чу Ваньнин все равно писал. Бесконечно одинокий человек, на годы заключенный в одном месте, которому, скорее всего, придется прожить так всю жизнь, — было бы ложью сказать, что ему не было тоскливо.

В письме Сюэ Мэну не было ничего особенного — обычные житейские мелочи вроде простых вопросов о том, как обстоят дела в последнее время, все ли благополучно, что творится в мире под солнцем и луной и как поживают старые друзья.

Вот только у него давно не было старых друзей.

Наверное поэтому это письмо писалось очень медленно и не могло похвастаться богатым содержанием. В процессе его написания, Чу Ваньнин на какое-то время потерялся в собственных мыслях, вспомнив о тех мирных днях, когда все три его ученика были рядом с ним, и он обучал их держать в руке кисть, писать стихи и рисовать.

Сюэ Мэн и Ши Мэй схватывали на лету, а вот Мо Жань мог три-четыре раза написать один иероглиф по-разному и везде ошибиться, так что приходилось обучать его на личном примере.

Что же они учились писать тогда?

Чу Ваньнин погрузился в воспоминания, пока кисть в его руках медленно двигалась, и тушь красиво ложилась на бумагу для каллиграфии[247.2].

Сначала он написал: «Тело подобно дереву бодхи, а сердце чистому зеркалу[247.3]», потом: «Жизнь человека не имеет глубоких корней, несется по ветру словно пыль по меже[247.4]». Каждый росчерк кисти был идеально выверен и аккуратен.

Писал ли он книгу или просто письмо, каждое написанное им слово было безупречно четким и канонично выписанным, ведь в глубине души он всегда боялся, что будущие читатели неправильно его поймут, а ученики, переписывающие их, могут усвоить неверную манеру письма.

Не зря говорят, что иероглифы похожи на людей, и костяк этих был исполнен высокомерия и гордыни.

Он написал «где мой старый друг», написал «моря широки и далеки горы[247.5]».

Налетевший порыв ветра подхватил опавшие лепестки глицинии и раскидал их по цветной бумаге[247.6], превратив ее в подобие изысканного акварельного наброска, который было жаль небрежно смахнуть. Он смотрел на это буйство красок, прекрасные бледно-фиолетовые лепестки, и кончик кисти неспешно закружился, выводя: «Мечтаю, проснувшись однажды, смотреть на моросящий дождь[247.7]. Реки и горы, как и прежде, согреты лаской старой привязанности[247.8]».

Заурядные и ломаные рифмы в двухстрочном стихе.

«Хочу быть подобен звезде, а ты будь подобен луне, чтоб каждую ночь были рядом, как блики на чистой воде[247.9]».

Он все писал и писал, и постепенно его взгляд все больше смягчался, словно эти строки вернули его в то мирное и прекрасное время, что навеки осталось в прошлом.

Поднявшийся ветер зашуршал тонкими листами бумаги. Чу Ваньнин так увлекся, что забыл прижать их как следует бруском, и с новым сильным порывом ветра они взмыли в воздух, быстро разлетевшись в разные стороны. Теперь исписанные листы в беспорядке лежали под послеполуденным солнцем, почти не прикрытые тенями, что отбрасывали благоухающие плети цветущей глицинии.

Чу Ваньнин отложил кисть и, вздохнув, принялся собирать разбросанные по полу письма и стихи.

Один за другим, листы бумаги опускались на лужайку, на каменные ступеньки, на опавшие лепестки, листья и траву. Он как раз потянулся подобрать один из унесенных ветром на усыпанную благоухающими лепестками полянку листков.