Хэппи бади

Художники и парикмахеры тоже вполне могли рисовать и стричь любыми руками. У художников даже творчество стало поинтереснее со всеми этими экспериментами, появились выставки вроде «Только женскими руками» или «Созидательный Паркинсон».

Допивая кофе, Майя включила ноутбук, забросила в рот хвост бутерброда и запустила личный кабинет спас–центра, самой крупной организации поддержки разума и тела. Она работала стажёром–психологом и мечтала в скором времени попасть в основной штат.

Прошёл входящий вызов.

– У меня нет обеих ног! – закричал женский голос без приветствия.

Психологи вообще выиграли в новом мире. Если ты просыпаешься и видишь ниже шеи заплатанное шрамами тело военного или нечто с какой–нибудь тяжёлой степенью инвалидности, ты наверняка захочешь поговорить с психологом.

Майя работала почти всегда. Если не получалось сидеть за ноутбуком, она всегда могла работать лёжа, по гарнитуре. К счастью, её знания, её губы и голос были с ней неразлучны.

После безногой женщины упали вызовы от получивших впервые тело другого пола и одного гермафродита. Потом пошли те, кто мучился от своей «непривязанности к плоти» и размышлял о том, где же всё–таки есть душа. Тела болели, пугали и возбуждали, а головы рассуждали, паниковали и мучились.

Майе везло: чем сложнее случай, тем больше платит государство.

А вот где ей не слишком везло последние несколько лет, так это в отношениях с матерью. Ужасная невротичка, она словно бы разлюбила Майю пять лет назад. Майе явно казалось, что мать ненавидит её. Она не чувствовала никакого родства ни с материнскими светлыми прядями, ни с серыми глазами младшего, семилетнего брата.

– Приёмыш! – так с недавних пор он начал дразнить сестру. Тоже не чувствовал родства, видимо.

Майе досталась внешность отца: тёмные волосы, островатые уши, скулы–бритвы. У неё были карие глаза того, кто давно бросил семью. Тонкие губы того, кто «сволочь, козёл и не смей о нём спрашивать».

– Ты как отец! Ты – точно твой отец! – слышала Майя из раза в раз, не понимая, в чём угадала чужие повадки. Зато она теперь знала точно: нет никакой души в груди. И душа, и личность, характер – всё в голове.

Тяжело ощущать родственные связи с семьёй, расставшись с собственным телом. Оно, еще юное, щуплое, помнилось Майе теперь смутно, как фильм, просмотренный в полусне. Майя понимала, что оно где–то там, под чужими головами, уже неузнаваемо изменилось, созрело, что сейчас ему уже девятнадцать…

А здесь, кроме головы, Майе теперь каждую неделю доставалось тело чужое. И мать больше не любила её.

«Ох, девушка, спасибо. Прямо–таки стало легче!»

«Не за что. Помните, это всего на неделю. Всего доброго!»

Отложив наушники и дождавшись выключения ноутбука, Майя потянулась – тело ныло и было слабым, упругого удовольствия от потягивания не случилось.

Мать вернулась со смены в магазине. Вскоре вернулся из школы брат.

– Помой полы! – бросила мать, стоило Майе появиться в гостиной. Никаких скидок на усталость или немощь тела.

Когда Майе в том году выпало нечто с пустотой ниже правого плеча, она всё так же мыла полы и посуду, а разбитая слабостью прибывшего ей однажды набора из конечностей тоньше спиц, как и прежде, тянулась к полкам, чтобы стереть пыль… Когда брату Майи выпало тело немощного старика, он радовался: не пошел в школу и весь день баловался, играя с дряхлой шестипалой рукой. Несправедливо, ему уже семь.

Мать прощала ему неуважение к чужим телам. Майе же всегда твердила: «Ведь у кого-то сейчас твое. Хочешь, чтобы с ним поступали так же?» И Майя смазывала кремом чужие сухие пальцы, подстригала чужие желтые ногти, делала пробежку в тучном теле и усиленно питалась в худом…

Майе часто хотелось сдаться. «Люди запускали себя и прежде, до обмена телами, а сейчас вовсе – кто будет беречь чужое? Напоят, накурят, обколют, всё равно через неделю дадут новое. За больными телами ухаживать неприятно и тяжело, и кто–то просто пережидает такие недели в кровати, не своё же и ладно. Почему мне нельзя?»

Брат отказался от ужина и убежал к себе в комнату. В этот раз ему попалось взрослое женское тело, и он, судя по всему, снова проведёт вечер, перемеряя весь материнский шкаф, как в прошлый раз, защемит молнией платья чужую кожу, истыкает иголками брошей… Захотелось скорее сбежать из дома.

После уборки Майя наконец вырвалась. Спустившись во двор, отдышалась, а потом вызвала такси до набережной.

Да, пусть ехать рискованно, мало кто доверял водителям на все сто, ведь руки теперь у всех чужие, но ей так хотелось застать закат!

Усевшись в машину, Майя глянула на свои острые колени в синих колготках. Для семидесятилетних ног, конечно, синие колготки – явная пошлость. Плевать.

Майя тоже как будто больше не любила себя. Красота для неё изменила значение. Быть красивой – значило подходить головой к новому телу, его шее, плечам, быть пропорциональной и одноцветной.