Химера

— Извините, а где лежит Кондратьева? — спросила она у местной медсестры, молоденькой смешливой девушки, которая весело разговаривала с молодым ординатором, что казалось совсем неуместным в таком унылом и безрадостном месте.

Чтобы их не перепутали с медсестрами и медбратьями, молодые врачи всегда имели на себе какие-нибудь легкие атрибуты профессии. Стетоскопы, ларингоскопы, молоточки невропатолога.… И опять же халаты. Халаты врачей согласно местной больничной этике отличались по цвету и фасону от халатов среднего и младшего медицинского персонала. В разных отделениях халаты тоже различались. В нейрологии все, кроме заведующего, носили светло-зеленую спецодежду, причем с короткими рукавами. У врачей — на пуговицах, а у медсестер — завязанные по талии. На головах у всех — такие же зелененькие шапочки. Что здесь — какое-то негласное правило, письменная инструкция, или просто мода вместе с традициями конкретного медицинского учреждения? Почему-то это всегда раздражало Стеллу. Дело в том, что она считала, будто халат врача (кроме хирурга и патологоанатома) должен быть лаконичен, без цветной или атласной отделки и исключительно на пуговицах. Видимо врачи обмундирование покупали себе сами, а медперсоналу иногда выдавали… но теперь довольно редко судя всему.

— Вот как войдете, первая койка направо, — отвлекшись на секунду, ответила медсестра, продолжая хихикать на какую-то шутку своего собеседника.

В палате интенсивной терапии, во всяком случае, в той, куда вошла Стелла, вперемешку лежали и мужчины и женщины, только иногда их разделяли несерьезными ширмочками. Девушка так и не выяснила, в каких случаях и зачем ставят ширму, но узнавать об этом как-то не хотелось. Стараясь не смотреть по сторонам, девушка прошла сразу же к койке шефской секретарши. Если не считать отсутствия косметики и растрепанную прическу, Лилька выглядела вполне обыкновенно. Говорили, что она вообще быстро поправлялась. Обе девушки поздоровались, как близкие подруги.

И тут Стелла заметила, что Лилька приложила средний палец правой руки к губам, а другой рукой показывает куда-то в сторону и делает при этом какие-то идиотские знаки.

Стелла обернулась. Первый раз в жизни она увидела человека в коме. Раньше она много слышал об этом, но вот только сейчас встретилась напрямую, в палате интенсивной терапии. Мужчина непонятных лет лежал, привязанный к койке, и, сгибаясь при вдохе, глубоко и громко вбирал в себя воздух. А когда чуть позже медсестра пришла снимать кардиограмму, одеяло убрали, и Стелла заметила, что в разные части тела введены какие-то трубки, а из носа торчала еще одна — видимо для отвода всего, что связано с пищеварительным трактом. Трубка вела в баночку с каким-то непонятным содержимым противного цвета. Стелла подошла и взглянула на этого человека. В определенный момент вдоха у него приоткрывались глаза, и тут какой-нибудь впечатлительной и нервной девочке могло бы даже показаться, что больной смотрит и все видит. Лилька потом сказала, что ночью он приходил в себя, но вскорости снова потерял сознание.

Только сейчас Стелла его узнала. На противоположной от Лильки койке лежал «Луи».

16. Побег

Однажды Хельга пришла очень веселая, беспрестанно глупо хихикала, потом крепко поцеловала меня и стала вертеться перед зеркалом. Раньше я не замечал за ней ничего подобного, и, насколько я помню, она вообще при мне никогдатак

не смеялась. А сейчас ее лукавые синие глазки самым нескромным образом поглядывали на меня, она то и дело ощупывала мочки своих ушей и при этом беспрерывно ржала. Сначала я не мог понять оснований для ее беспричинно веселого настроения, но меня это здорово перепугало. Нельзя быть одновременно веселым, трезвым и умным. Я кожей затылка ощущал, что случилась какая-то беда, все это не к добру, и Хельга что-то натворила или хочет натворить.

Вдруг она на время перестала хихикать, встала напротив и, вперившись прямо мне в глаза, сказала:

— Ты обещал, что будешь повиноваться и делать все то, что я тебе прикажу. Так?

Только сейчас я заметил, что ее зрачки сузились, и стали похожи на маленькие дырочки, как проколы иглы. Я все еще не хотел верить собственным глазам.

— Так, — согласился я, хорошо понимая, что скоро об этом пожалею.

— Вот и замечательно. Тогда съешь это сейчас. Хи-хи!

Я сухо сглотнул.

— Это что?

— Это порошок радости. — Лукаво поблескивая глазками, сказала она. — Хи-хи-хи-хи-хи-хи! Ешь!

— Может не надо? Тебе сейчас нужно лечь спать.

— Ложиться будем с тобой потом, а сейчас проглоти это! Я приказываю, так надо для твоей, хи-хи-хи-хи-хи, безопасности!

— Ты что, тоже наелась этой дряни?

— Это не дрянь, это — порошок радости. — Ешь, давай! Ты должен, это сейчас тебе нужно!

— Хорошо, только отвернись, — как можно увереннее сказал я. — Или глаза закрой.

— Даже не думай! Хи-хи-хи-хи! Я прослежу за тобой! Не думай выбросить! Хи-хи-хи-хи-хи-хи! Меня не обманешь и ничем не проведешь!

— Я стесняюсь, — соврал я. — Ничего я не сделаю. Если не веришь, то возьми мои руки в свои, насыпь свой порошочек сюда, а глаза зажмурь! Не смотри, а я слизну.