Химеры

Наконец, прямо присваивают бюджетные средства («Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому пять лет была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась»).

Ну, бывают там и судьи, не брезгающие подарками от тяжущихся. И почтовые работники, самовольно, скуки ради, перлюстрирующие переписку. А в лечебных стационарах администрация экономит в свою пользу на медикаментах и питании для больных. А рядовые сотрудники правоохранительных органов склонны к неоправданному применению силы и охотно берут, а то и вымогают взятки. А также многие вообще госслужащие, даже будучи при исполнении обязанностей, – попивают

Вот, собственно, и все. Все дурное, что удалось Гоголю разузнать. Что кое-кто кое-где у нас порой честно жить не хочет. Что попадаются среди чиновников низового звена плуты и воры.

Реплику императора (если он ее действительно произнес) надо, видимо, понимать так, что, дескать, распустили мы с вами, господа, кадры на местах. Не проявляем в работе с ними необходимой требовательности.

И адресована эта реплика была, конечно, никаким не актерам.

«На спектакле государь был в эполетах, партер был ослепителен, весь в звездах и других орденах. Министры… сидели в первом ряду. Они должны были аплодировать при аплодисментах государя, который держал обе руки на барьере ложи. Громко хохотали…»

Посмели бы они не хохотать: были в курсе – пьеса читана во дворце, поставлена чуть не по именному повелению, цензура подмахнула разрешение, практически не заглядывая в текст, автору назначен от монарха ценный подарок…

Но про себя имели что возразить. Что автор сочиняет понаслышке и знаком с административным механизмом весьма приблизительно. Что даже и званий таких нет – попечитель богоугодных заведений, смотритель училищ. Что в уездном городе первое лицо – уездный предводитель дворянства, городничий же – всего лишь начальник исполнительной полиции, так сказать – зам. исправника, – и, таким образом, в комедии перековеркана вся реальная вертикаль власти.

Что назначают городничих из отставных военных и гражданских чиновников, преимущественно же из уволенных от службы раненых офицеров.

Что это должность архитрудная, о которой сами Брокгауз и Ефрон через полвека напишут:

«В качестве начальника исполнительной полиции в уездном городе Г. ведал все отрасли полиции безопасности и благосостояния; производил суд по маловажным полицейским проступкам и взыскания по бесспорным обязательствам; имел обязанности по делам казенным, по делам военного ведомства; одним словом, на Г. с подчиненными ему частными приставами и квартальными надзирателями возлагались все обязанности дореформенной исполнительной полиции, столь многочисленные и разнородные, что точное выполнение их фактически было невозможно».

Наконец – что все обвинения против Антона Антоновича голословны: если и подтверждаются, то не документами, а прослушкой, материалы которой откажется приобщить к делу даже Ляпкин-Тяпкин.

Все обвинения голословны, да и вины простительно тривиальны, за исключением одной. Городничему вменяется нарушение прав человека. В терминах эпохи – прав состояния.

Некой Ивановой. Унтер-офицерской жены.

Которую вся Россия и по сей день считает вдовой, хотя в комедии написано ясно.

В школьный канон вошел текст второй редакции, 1841 года. А в традицию – тот, что играли на премьере и долго еще после. В том, 1836 года, тексте Иванова не появлялась. Существовала как безымянная обиженная тень. В совести и страхе Городничего. Услыхав, что предполагаемый ревизор прожил в городе уже полторы недели, А. А. вскрикивал:

– Полторы недели! Что вы! (В сторону). Ай-ай-ай (почесывая ухо)

, в эти три недели высечена почти напрасно унтер-офицерская жена!..

Поскольку все эти дела с откатами – поди разбери да поди докажи, а вот за унтер-офицершу точно по головке не погладят. У нее такие же права, как у мужа. А унтер Иванов вроде бы практически ничем не отличается от рядового, от нижнего чина, – ан нет, как раз практическое отличие есть, одно-единственное, но отнюдь не маловажное: от телесных наказаний он избавлен; как в законе сказано – изъят.

Городничий по небрежности, захлопотавшись, посягнул на святое: на деталь системы – системы привилегий снизу доверху – системы, крепящей вертикаль.

То-то он, прознав (а в первой редакции – только вообразив), что жалоба подана, и вбегает впопыхах, с воплем: «Ваше превосходительство! не погубите! не погубите!»

Вот и запомнилась публике унтер-офицерша. Как жертва явной, очевидной, беззаконной несправедливости. А вдовой сделалась – должно быть оттого, что вдову жальче. Но сострадание это было заочное. И во второй редакции сменилось презрительной насмешкой. Сама себя, дура, высекла: «Мне от своего счастья неча отказываться, а деньги бы мне теперь очень пригодились».

2