Химмельстранд

Он пнул динамик так, что тот пролетел через весь вагончик и плюхнулся прямо на булочки.

Дональд зол до дрожи в руках.

Он повесил винтовку на плечо, спустился на траву и обошел вокруг кемпера. Крепления палатки вырваны с мясом — значит, потребуется недешевый ремонт, и ярость его достигла апогея. Убить, расколошматить, выстрелить — во что угодно...

Но вокруг все та же равнодушная зеленая пустыня. Он бы выстрелил в солнце — но и солнца не было.

Дональд обогнул кемпер, взялся за нижнюю ступеньку ведущей на крышу лесенки и засомневался. Он не в лучшей форме, а в его возрасте и в его положении упасть и сломать ногу — смерти подобно.

Об этом они не подумали, сволочи. А если бы он повредил что-то, пока Петер мотал прицеп из стороны в сторону? Значит, оставили бы его в этой поганой степи подыхать, как раненого зверя? Истекать кровью?

Какие суки...

У него даже выступили слезы обиды. Дональд отбросил сомнения и начал карабкаться по жиденькой лесенке — ярость придала ему силы. Через несколько секунд он уже стоял на крыше. Поднял винтовку и направил оптический прицел в ту сторону, где исчез Петер.

Пусто. Зайчик ускакал.

Или?..

Дональд опустил винтовку.

Только сейчас, когда он стоял на крыше, когда кемпер не закрывал обзор, Дональд сообразил, что лагерь вовсе не обязательно в той стороне, куда угнал его джип Петер. Во все стороны расстилалась совершенно однообразная, плоская, как стол, зеленая пустыня.

Он вновь приложил к плечу приклад и, вглядываясь в прицел, начал обводить горизонт. Очень медленно, по сантиметру, чтобы не пропустить ни малейшей неровности, внушающей хоть какие-то надежды.

И в направлении прямо противоположном тому, где скрылся Петер, он увидел...

Дональд опять опустил винтовку, несколько раз глубоко вдохнул и посмотрел невооруженным глазом — вдруг что-то с прицелом.

Снова посмотрел в прицел. Подкрутил колесико корреляции диоптрий.

Сомнений нет. Нет рук, все тело залито кровью.

Кровавый призрак.

Прицел сместился, и он никак не мог его сфокусировать — дрожали руки.

Он внутренне сжался. Застарелый ужас рвал и когтил внутренности. Он уже много десятков лет не чувствовал так остро свою вину за гибель отца.

Хватит.

«Хватит», — сказал он себе. Все и всё вокруг рвутся сломать его, вынудить встать на колени. Петер, да и все остальные в лагере, те, кто жмется с дрожащими поджилками друг к другу, — все они хотят его унизить. Хватит. Если им поддаться... разве так мы завоевывали Запад? Мы шли в неизвестное, в дикие и опасные края с ружьем в руках и подчинили землю, которая никогда нам не досталась бы, если бы мы не были настоящими мужчинами.

Ты мужчина или трусливый заяц, Дональд? Мужчина или заяц?

Дональд перекинул винтовку через плечо и быстро спустился по лесенке, даже не думая, что может упасть и что-то сломать.

И не упал.

Передернул затвор. Теперь достаточно нажать курок.

Тряхнул головой, решительным шагом пошел навстречу Кровавому призраку, и, пройдя шагов двадцать, он начал насвистывать John Brown’s Body20.

***

Петер с четверть часа бесцельно кружил по равнине, иногда сворачивал направо или налево — только чтобы убедиться, что горизонт во всех направлениях выглядит совершенно одинаково.

Дело обстояло именно так, как он и предполагал, — сквернее некуда. Он безнадежно заблудился. Плоский, подстриженный, бесконечный газон — и никаких опознавательных знаков.

Он понюхал жидкость, вытекшую из бардачка, — виски. Сделал из ладони ковшик, собрал, сколько мог, и слизнул. На короткое мгновение настроение улучшилось.

И все же монотонность заоконного пейзажа давила на психику. Бескрайняя зеленая плоскость словно вычерпывала его сознание, и оно становилось таким же плоским и бессодержательным.

К тому же в теле возникли странные ощущения. Легкое раздражение, зуд, будто эластичные слизистые оболочки внутренностей внезапно затвердели и слегка царапают организм изнутри. Зуд в местах, куда невозможно добраться без хирургического скальпеля или ножа патологоанатома.

Чтобы отвлечься, он включил приемник и, несмотря ни на что, улыбнулся, услышав надтреснутый хрипловатый голос. Петер Химмельстранд, собственной персоной. Сам поет один из своих последних лотов — «Спасибо за все оплеухи», наверное, самая горькая из всех когда-либо написанных песен.

Спасибо за дерьмо, все обошлось,

Слишком счастливы? Пожалуйте в навоз.

Петер бросил руль — все равно куда ехать. Вслушивался в гротескные нелепые слова, которые все же были не такими гротескными и не такими нелепыми — куда менее нелепыми, чем окружающая его зеленая пустыня.

Спасибо отцу, он лупил меня жутко.

Чтоб знал, — жизнь ад, а не шутка.

Это правда... жизнь сплошь и рядом предлагает поднять лапки, прекратить трепыхаться и лечь на дно. У него самого было сколько угодно таких случаев.