Хиросима

Японские физики, знавшие о делении атомов довольно много (у одного из них был циклотрон [21]

), беспокоились о затяжном воздействии радиации в Хиросиме, и в середине августа, через несколько дней после того, как президент Трумэн назвал тип сброшенной бомбы, они прибыли в город для исследования. Для начала они примерно определили эпицентр, анализируя, с какой стороны были обожжены телефонные столбы, затем разбили лагерь у ворот тории [22]

при входе в святилище Гококу, прямо рядом с плацем Тюгокского регионального штаба армии. Оттуда они отправились на север и юг с электроскопами Лауритсена, чувствительными и к бета-частицам, и к гамма-лучам. Приборы зафиксировали самые высокие показатели радиоактивности — близ ворот тории они в 4,2 раза превышали средний естественный фон, характерный для этой местности. Ученые заметили, что взрыв придал бетону чуть красноватый оттенок, окалил поверхность гранита и выжег некоторые другие виды строительных материалов, а в некоторых местах оставил отпечатки теней, появившихся от яркой вспышки. Например, специалисты обнаружили такую тень рядом с прямоугольной башенкой на крыше здания торговой палаты (примерно в 200 метрах от предполагаемого эпицентра), несколько других — на смотровой площадке на крыше ипотечного банка (1900 метров); еще одну — на башне здания Электробытовой компании региона Тюгоку (730 метров); несколько — на гранитных надгробиях в святилище Гококу (30 метров), еще одна тень была отброшена ручкой газового насоса (2400 метров). Сделав тригонометрическую съемку этих и других подобных теней и образовавших их объектов, ученые определили, что точный эпицентр был в 135 метрах к югу от ворот тории и в нескольких метрах к юго-востоку от груды руин больницы Сима. (Еще они нашли несколько смутных человеческих силуэтов, что породило истории, быстро обросшие причудливыми, но точными деталями. В одной из них говорилось, как маляр, работавший у здания банка на стремянке, превратился в барельеф на каменном фасаде — запечатленный в момент, когда он погружал свою кисть в банку с краской; другая была о неком человеке, гнавшем повозку по мосту возле Музея науки и промышленности, почти в самом эпицентре взрыва, — тень от него отпечаталась так хорошо, что было видно, как он занес над лошадью кнут.) Продвигаясь затем на восток и запад от фактического эпицентра взрыва, в начале сентября ученые провели новые измерения — на этот раз самый высокий радиационный фон был в 3,9 раза выше естественного. Поскольку считалось, что серьезные последствия для здоровья человека может вызывать лишь превышение по меньшей мере в тысячу раз, ученые объявили, что люди могут вернуться в Хиросиму, никакой угрозы нет.

В тот момент, когда эти новости достигли дома, где госпожа Накамура укрылась от внешнего мира, — или, возможно, вскоре после того, как у нее постепенно начали отрастать волосы, — вся ее семья перестала ненавидеть Америку, и госпожа Накамура послала своего родственника на поиски швейной машинки. Все это время она так и пролежала в резервуаре с водой и, когда ее принесли домой, оказалась ржавой и совершенно бесполезной.

В конце первой недели сентября отец Кляйнзорге лежал в постели в Доме иезуитов с температурой 39, и, так как ему становилось хуже, было решено отправить его в Международный католический госпиталь в Токио. Отец Цесьлик и отец-настоятель довезли его до Кобе, а живший там иезуит проделал с ним весь оставшийся путь и привез матери-настоятельнице Международного госпиталя следующее послание от доктора из Кобе: «Хорошо подумайте, прежде чем делать этому человеку переливание крови: мы много наблюдали за пациентами, пережившими бомбардировку, и совсем не уверены, что, если вы введете ему иглу, ранка потом перестанет кровоточить».

Когда отца Кляйнзорге доставили в госпиталь, он был ужасно бледен и весь дрожал. Он жаловался, что после взрыва у него нарушилось пищеварение и заболел живот. Анализ лейкоцитов в крови показал 3 тысячи единиц (при норме в 5–7 тысяч), отец Кляйнзорге не стал выглядеть лучше, а его температура выросла до 40 градусов. Врач, который мало что понимал в этих странных симптомах, — отец Кляйнзорге был одним из немногих пострадавших, кого доставили в Токио, — встретил его с обнадеживающим выражением на лице. «Вы выпишетесь отсюда через две недели», — заверил он. Но, выйдя в коридор, врач сказал матери-настоятельнице: «Он умрет. Все эти люди, пережившие бомбу, — они умрут, вот увидите. Они могут протянуть пару недель, а потом умирают».