Хиросима

«Белая хризантема», рассчитанная на 40 сирот, располагалась рядом с американской военной базой: с одной стороны было тренировочное поле для солдат, а с другой — жилье офицеров. С начала Корейской войны база и приют были переполнены. Время от времени какая-нибудь женщина приносила ребенка, рожденного от американского солдата, никогда не говоря, что это она его родила, — обычно ссылались на знакомую, попросившую передать ребенка в приют. По ночам нервные молодые солдаты, то белые, то черные, ускользнув с базы в самоволку, приходили к ним и умоляли дать взглянуть на их детей. Они хотели посмотреть на лица младенцев. Некоторые потом найдут матерей и женятся на них, хотя, возможно, никогда больше не увидят детей.

Сасаки-сан сочувствовала как матерям (часть из них были проститутками), так и отцам. Она относилась к ним как к растерянным девятнадцати-двадцатилетним мальчикам: их по призыву отправили участвовать в войне, которую они не считали своей, и при этом как отцы они чувствовали элементарную ответственность — или, по крайней мере, вину. Эти мысли привели ее к необычной для хибакуся идее: слишком много внимания уделяется мощи атомной бомбы и недостаточно — злу войны. Для нее горькая правда состояла в том, что на атомной бомбе были сосредоточены наименее пострадавшие люди и жадные до власти политики. Но почти никто не говорил, что война делала жертвами всех без разбора: японцев, на которых сбрасывали атомные и зажигательные бомбы, китайское мирное население, среди которого устраивали бойни японцы, подневольных юных солдат из США и Японии, которых обрекали на увечья или смерть, — и, да, местных проституток и их детей смешанной крови. Она не понаслышке знала о жестокости атомной бомбы, но чувствовала, что следует уделять больше внимания причинам тотальный войны, а не ее орудиям.

Примерно раз в год в это время Сасаки-сан приезжала с Кюсю в Хиросиму, чтобы повидаться с братом и сестрой, и всегда навещала в церкви Мисаса отца Кляйнзорге, которого теперь звали Такакура. Однажды она увидела на улице своего бывшего жениха и была совершенно уверена, что он тоже увидел ее, но они не поговорили. Отец Такакура спрашивал: «Неужели ты хочешь провести всю жизнь в тяжких трудах? Разве тебе не стоит выйти замуж? Или, в противном случае, может, тебе стать монахиней?» Она долго размышляла над этим.

Однажды в «Белой хризантеме» она получила срочное сообщение — брат попал в автомобильную аварию, его жизнь в опасности. Она поспешила в Хиросиму. В автомобиль Ясуо врезался полицейский патруль; это была вина полицейского. Ясуо выжил, но ему сломало четыре ребра, обе ноги и нос, на лбу на всю жизнь осталась вмятина, вдобавок он потерял зрение на один глаз. Сасаки-сан думала, что отныне ей придется заботиться о нем и поддерживать. Она пошла на бухгалтерские курсы и через несколько недель получила квалификацию бухгалтера третьего класса. Но Ясуо пошел на поправку и, воспользовавшись выплаченной ему компенсацией за несчастный случай, поступил в музыкальную школу, чтобы изучать композицию. Сасаки-сан вернулась в приют.

В 1954 году Сасаки-сан навестила отца Такакуру и сказала, что теперь она знает, что никогда не выйдет замуж, и считает, что пришло время уйти в монастырь. Какой монастырь он посоветует? Он предложил французский орден Auxiliatrices du Purgatoire — орден Помощников святых душ, — чей монастырь находился рядом, в Мисасе. Сасаки-сан сказала, что не хочет вступать в общество, которое заставило бы ее говорить на иностранных языках. Он пообещал, что она сможет говорить по-японски.

Она ушла в монастырь и в первые же дни обнаружила, что отец Такакура солгал. Она должна была выучить латынь и французский. Ей сказали, что, когда утром раздастся стук побудки, она должна выкрикнуть: «Mon Jésus, miséricorde!» [39] В первую ночь она написала слова чернилами на ладони, чтобы прочитать их, когда услышит стук на следующее утро, но оказалось, что слишком темно.

Она стала бояться провала. Она без труда узнала историю Эжени Смет, известной как блаженная Мария Провидица, основательницы ордена, которая в 1856 году взяла попечительство над бедными и больными в Париже, а затем отправила в Китай двенадцать обученных ею монахинь. Но в свои 3 °Cасаки-сан чувствовала себя слишком старой в роли ученицы, изучающей латынь. Она была заточена в стенах монастыря, за исключением редких и болезненных для ее ноги прогулок по два часа в каждую сторону — до горы Митаки и трех ее прекрасных водопадов. Со временем она обнаружила, что обладает удивительной выносливостью и упорством — она считала, что обязана этими качествами всему, что узнала о себе за несколько часов и недель после взрыва. Когда однажды мать-настоятельница, Мария Сен-Жан де Кенти, спросила Сасаки-сан, что она будет делать, если ей скажут, что та потерпела неудачу и нужно покинуть монастырь, она ответила: «Я бы ухватилась за эту балку и держалась изо всех сил». И она держалась — а в 1957 году дала обет бедности, целомудрия и послушания и стала сестрой Доминик Сасаки.