Хирург

– У нас сейчас опять КРУ работает. Опять поднимают все ведомости. Да, Галочка. С удовольствием выпью чайку. Спасибо. Подняли все ведомости и сравнивают, не наслаиваются ли где дежурства у совместителей. Подняли ведомости и в других районах. Не дай Бог, где-то совпадут часы. Высчитывают – и начет или на врача, или на администратора. Вычли из дежурства полчаса на обед и полчаса в конце дежурства перед началом рабочего дня – говорят, отдыхать должны врачи перед работой. А еще пришел приказ…

Никто не заметил. Марина Васильевна продолжает рассказывать. Галя ее слушает и смотрит на меня. Она заметила. Наверное, ничего не было. Ведь не было перед глазами этого пятна. Я просто отключился на минутку. Было. Выло пятно опять.

Пошел, пошел опять теплый воздух. Сейчас, сейчас начнется.

– Женечка, чаю будешь?

Да. Я хотел чаю.

* * *

– Здравствуйте, Евгений Львович.

– О о! Здравствуй, Людочка. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, Евгений Львович, скоро экзамены на аттестат. Уже готовлюсь.

– А в какой институт?

– Только в медицинский.

– Ничего у тебя не болит, Людочка?

– Что вы, Евгений Львович, у меня все, все в порядке. Даже отметки. Я вам так благодарна, Евгений Львович, вы мне ближе сейчас, чем отец. Ему-то я не могу открыться. Как же вас угораздило так? Вы же должны быть вечно здоровы, до самой смерти.

* * *

– Женечка! Я тебя сто лет не видала.

– Да, не было у нас основы для общения. А я тебя, Нина, вечность не видал. А что такое вечность?

– Ты какой мрачный, милый доктор. Неужели из за болезни? Это же все преходяще.

– Сейчас я уже совсем развеселился. Все преходяще. А что у тебя за книга, Нина? Это я по привычке спрашиваю. Читаю мало.

– Только что купила…

– Про любовь или про войну?

– Про зверей.

– А охотники там есть?

– Нет.

– Значит, про любовь. Я все, Нина, делю на «про любовь» и «про войну». Ведь если подумать – все делится только так. «Гамлет» – про войну, «Война и мир» – про любовь, «Отелло» – про войну, «Король Лир» – про любовь…

– Хватит, хватит, Женечка, перечислять.

– Книга про…

– Да, Женя, чуть не забыла.

– О чем?

– Тебе от Люды большой привет, у нее все…

– Она у меня была. Как ты считаешь, Нина, разве есть проблема «быть или не быть»? Конечно же всегда «быть». А если вдруг проблема возникает – опять же, значит, «быть». А кому «не быть», так у того ничего не возникает. «Быть или не быть» – вот в чем не вижу вопроса.

– А ты знаешь, Женя, я окончательно решила уходить на другую работу.

– Уходить или не уходить – куда? «Вот в чем вопрос». Куда?

– В нейрохирургическое отделение.

– Вот будешь мне наркоз давать. Оперироваться или не оперироваться – вот в чем вопрос.

– А зачем тебе оперироваться?

– Вот и я говорю – зачем. Не для меня. Не людское это дело, чтобы в мозги лазить. Но с другой стороны, гематома там, наверно, – приступы частые. Рубцы убирать надо, спайки. Не знаю, что-то надо, но ведь эти операции одни из самых негарантированных. Не хочу оперироваться. Не хочу. Это война в мозгах. Это не место для войны. Мне кажется, в мозгах все, Нина!

– Какая там операция, успокойся, Женя, подожди, все пройдет!..

Вот опять, опять. Пошло пятно в глазах, начинается. Опять вселенная поползла в глаза. И опять прошло. Вспоминаю.

– Не могу больше, Галя. Скажи, пусть никто больше не ходит. Не могу я на каждого, от каждого в мир иной уходить. Только ребята, только ради них я готов это терпеть. Нужна операция, Галя. Я не хочу операции. Был бы рак – можно вырезать или не вырезать. Я понимаю этот риск, а это… Все всегда легче идут на риск, который понимают. А этот я не понимаю. Я не хочу никого пускать в мои мозги. Я и сам в них влез сейчас сверх меры всякой, мне это тоже не надо. Но больше я не могу. Я ж не живу. Зачем я себе такой, Сашке зачем, тебе?

– Женечка, подожди. Подожди с операцией. Они пока не дают гарантии, им еще не ясно.

– Да и я не хочу. Но что мне делать?! Галя!

Галя стоит у кресла, гладит его по голове ласково, нежно, ему хорошо от ее руки. Но это ж не может быть вечным лекарством.

– Держи, держи, Галь. Какие гарантии?

– А невропатологи надеются, что может пройти само.

– Вот я приду к людям и говорю им: вот люди, смотрите, я ваш хирург! А они меня вязать – потому какой я им хирург. Я уже ни с кем не могу разговаривать. Вот опять идет, идет.

Неизвестно, что он видел в этот раз. Очнувшись, он закричал категорически и решительно:

– Все! Делаем операцию. Все. И все начинаем сначала. Но я не хочу операции! Не хочу! Но будем, Галя.

Решительно!

ЗАПИСЬ ПОСЛЕДНЯЯ

Я опять на дежурстве, я опять «играю на гармошке у прохожих на виду». А на дежурстве…

Красный цвет ярок, бросок, назойлив. Его, может быть, совсем немного, а впечатление, что он заполнил все, и мне, хирургу, страшен красный цвет. Он даже на черном, когда делает черное еще черней, все равно ярок, бросок и назойлив.

Я разговаривал с больной, когда услышал шум втаскиваемых носилок, шепоток сопровождающих и говор фельдшеров «скорой помощи» и наших сестер. Первое, что я увидел, – много красного. Первое, что я подумал, – плохо дело, на всю ночь.