Хирург

Женя. Мы ждем, когда все ваши поверхностные науки сольются в одну нашу и создадут настоящую медицину. А пока не можете, не мешайте нам быть орденом, попами, шаманами, лицедеями, нам нужны клятвы, запрещения курить, пить, не есть сладкого или соленого, бегать трусцой и так далее, потому что все-таки мы много умеем и многим помогаем. А что умирают все же – так стопроцентная смертность останется до скончания мира, наверное.

Филипп. Что касается бега – час утром, и все прекрасно.

Женя. Не знаю. Чувствуешь ты себя, может, хорошо. Удовольствие свое имеешь. И я рад за тебя и за всех остальных радующихся бегунов. А вот полезно это или нет – время покажет, пока неизвестно.

Володя. Ну, теперь поболтай насчет духа. Ты сегодня наговорился. За всех.

Женя. А дух – это другая сфера. Здесь пока верить надо, как в медицину, как в бег, в прыг, в сахар, облепиховое масло… во все. Вот когда, вдруг, сумеют дух разложить на элементарные частицы да кварки, тогда мы тоже начнем его измерять странностями и шармом.

Филипп. Я опять вынужден включиться. Время вышло. Включаю телевизор.

Филл включил телевизор, и тут же раздался звонок.

Филипп. Да выключи ты его, Володька, к черту.

Володя. Всегда как что-то интересное – так телефон. Последний звонок, и все – выключаю. Я слушаю. У меня. Сейчас. Ну, вот тебе! Из больницы. Ты начальник – дай быстрей решительные указания и садись, не мешай.

Мишкин. Вот так. И я поехал в больницу. Я не посмотрел, как играл Пеле. Не видел в этот раз игру Мура, Чарльтона. Я поехал в больницу, куда привезли тяжелую травму. Под крики и стенания ребят я еще позвонил Гале, но ее не было, а наш анестезиолог был в отпуске.

«Кто ж даст наркоз? – думал я в такси. – Интересно, что за травма. Сказали, черепная. И я поехал, даже не расспросив. Может, зря. А не помчался ли я, ничего толком не выяснив, из чистого пижонства. Не хотел ли просто показать ребятам, что ордена, подобные нашему, требуют служения, а не службы или обслуживания. Вот вы, мол, остаетесь получать удовольствие, а я вынужден… Напрасно я не расспросил как следует. Такой футбол пропустил. Теперь уже поздно. Этому пижонству полтора рубля. От Вовки до больницы. А если зря и побегу обратно ко второму тайму – то и все три рубля. Дорого тебе, папаня, это пижонство встанет. А вдруг оперировать придется. Кто ж наркоз даст? Конечно, Агейкин правильно вызвал. Молодец – не постеснялся. И от гордыни можно не вызвать».

В больнице мне ничего не рассказывали, а просто показали человека, у которого из лица торчал кусок, сектор циркульной пилы. Как древняя секира, этот сектор врубился прямо в середину лица, рассекая лоб, нос, верхнюю челюсть и разодрав нижнюю губу. Зубчатый край пилы был во рту. Больной был в сознании, кричал: «Спасите меня, доктора!» Рот, нижняя челюсть двигалась при этом, а пила пилила нижнюю губу. На снимке видно, что пила входила вглубь больше чем на половину черепа.

– Как он живет?

– Непонятно. И в сознании.

– Перестаньте кричать. Помолчите. Вы же хуже делаете. Как его зовут?

– Помогите!

– Ты смотри. Губу пилит. Перестаньте.

– Василий Петрович! Он не понимает. Он пьяный.

– Надо дать наркоз.

– Здесь сложный наркоз. Сестра не даст. Вера в отпуске, и Гали дома нет.

– Да помогите же!

– Господи, он же пилит себе рот.

– Налаживайте пока капельницу и введите сразу фентанил с дроперидолом.

– Да вы что, Евгений Львович! Откуда это у нас? Не выговорю даже. Это из той больницы невропатолог приносил. А своего нет. Тот кончился.

– Я по одному флакончику спрятал у себя в кабинете. Сейчас принесу.

Я взял у себя в запаснике снадобья из мира институтов и привилегий, отдал сестре, сказал, как делать, и тут мне пришла в голову идея.

– Группу крови определили?

– Третья.

Я побежал к телефону.

– Лев Падлыч, – я, по моему, его и огорошил и шокировал таким именем, да еще на радостях от идеи стукнул по плечу, может быть, сильнее чем надо. – Идея! Идея, коллега Агейкин!

– Что это вы так обрадовались?

– Есть у нас телефон выездной бригады пересадок органов?

– Вы думаете, не вытянет? Я тоже так думаю.

– Дурак ты, Падлыч. – Я был, конечно, в излишнем восторге от идеи, придуманного имени и, наверное, выпитого вина, которое постепенно улетучивалось. – Давай телефон.

– Пожалуйста. Вот записан он.

– Алло! Здравствуйте. Трансплантация? У нас есть очень тяжелый черепной больной.

– Бесперспективный для вас?

– Знаете ли, пока живет, всякий перспективный. Как вам сказать. Очень тяжелый.

– Какая группа?

– Третья.

– Ох, это нам очень нужно. А что с ним?

– Кусок циркульной пилы расколол череп пополам.

– А так-то он здоровый был? Сколько лет?

– Тридцать четыре года.

Вошла сестра:

– Евгений Львович, ввели. Молчит. Вроде бы загрузился. Я кивнул головой и махнул рукой, чтобы шла туда, к больному.

– Сейчас приедем. У нас больной лежит на искусственной почке с уремией. Третья группа позарез нужна.

Позарез!

Теперь я им самое главное скажу.