Хирург

Я вспомнил, что в одной нашей хирургической книге, посвященной ранениям живота, приводится анекдот-быль о поездке Бриана по французским госпиталям в первую мировую войну. В госпитале он увидел одного зуава, который был спасен во время штыкового боя от прямого удара в живот зашитыми в поясе золотыми монетами, — штык, соскользнув с монет, лишь оцарапал живот. Бриан сказал: «Видите, как полезно всегда иметь при себе немножко денег».

Как полезно всегда немножко выпить. Но, конечно, только сухое вино, а то женщины-хирурги будут в затруднении. Впрочем, если бы были щи, было б еще яснее.

После удачной операции и сил как будто больше. Или радость, что ли, распирает?

Смотрю на Наташу — постарела за ночь маленько. Не вышло с покоем на дежурстве. Краски сошли немного, а какие они, естественные или искусственные, — не сказать. Мне не сказать. Вот Нина, наверное, моложе, а кто из них краше… Мне не сказать.

В три часа подкрасилась, посвежела и пошла домой. Отдыхать будет. И я тоже. Так и ходим, счастливые за несчастливыми. И все-таки мы счастливчики. Радость у нас есть после действа нашего. А смотрю я на других, на Сергея Алексеевича к примеру, — хорошо нам. И работа хорошая, счастливая. И решать мало надо — жизнь сама решает и заставляет нас что-то делать. Почти всегда единственно возможное. Свобода выбора — может, это и хорошо, но очень трудно. Нам легче.

ЗАПИСЬ ДЕСЯТАЯ

— Саня, на птичий рынок поедем?

— Конечно. А мама?

— И маму возьмем. Собирайся. Галя, ты поедешь с нами на птичий рынок?

— Вестимо.

— Тогда собирайся быстрей.

— Пап, а Рэда возьмем?

— С ума сошел. Да он сбесится от обилия собак. А потом, из-за него придется брать такси. А так на метро. Галь, а как насчет поесть? Успеешь?

— Будет сделано, мой капитан.

— Пап, а что там, кроме собак?

— Рынок-то птичий, — стало быть, птицы. А еще кошки. Корм для разной живности. Еще рыбы.

— Но собаки беспаспортные? Не через клуб, да? Нечистопородные?

— Это да. Но почему такое разочарование? Нечего в себе воспитывать собачий расизм. Кстати, дворняг некоторые считают самыми умными из собак.

— Нет, я не про это. А насчет умных — вчера Мишка принес в класс собачий журнал — ревю собачье — ему из Москвы привезли, — там написано, что самые умные таксы. Там сказано — Мишка переводил нам…

— А сам ты еще не научился, что ли? «Три мушкетера» вы переводите все, а собачий журнал…

— Он же на перемене, вслух, всем. Там так сказано, что, если вы хотите иметь дома тирана, заведите таксу, они очень хорошо ориентируются в характере каждого члена семьи и к каждому подбирают свой ключ, пользуются слабостями каждого индивидуально.

Вошла Галя:

— Сейчас уже все будет готово, а вы не одеты. Саша, почисть ботинки себе и папе. Женя, погладил бы брюки.

— Хлебом не корми — дай поруководить. И так сойдет.

— Кончится ведь тем, что мне придется.

— И правильно. Я тебя для какой должности взял?

— Пошел! Иди, Саша, чисти, чисти. Ну, хоть поставь тарелки на стол.

— Это можно.

Все занялись делами.

Наконец поели. Надели чистые ботинки. Галя достала пиджак из шкафа и подала Жене.

— Ну, сынок, по дороге проведешь курс ликвидации безграмотности среди нас по собачьей линии. К каким собакам как на сегодня мир относится. Как там в ваших ревю собачьих написано.

— Ладно, вот собачьи журналы, а я у тебя книгу о Швейцере взял, но не понял, кто он.

— Ну-у, мужики, это ж надолго. Пошли.

— Пошли. А кто против? О Швейцере я и по дороге расскажу.

Пошли. До метро шли пешком.

— Так вот, парень. Швейцер был такой, даже не знаю, как сказать — француз он или немец. Родился он в Эльзасе. Поэтому то француз, то немец. И говорил и писал он и на том и на другом языке. Пожалуй, он все-таки больше немец. Он был крупный богослов-философ, крупный музыковед-баховед, крупный знаток строения органов и крупный музыкант, исполнитель Баха на органе. А в сорок лет он еще закончил медицинский факультет ко всему этому и уехал в самую глубину Африки, в Габон, людей лечить.

— А почему так поздно окончил медицинский?

— Он не собирался быть врачом, занимался совсем другими делами, но под сорок лет решил, что его нравственный долг помогать тем людям, которым хуже всего. И пошел учиться на врача.

— А что, африканцам хуже всего?

— Он считал, что европейцы, не понимая жизнь африканцев, своим присутствием разрушили весь жизненный уклад их, и он, так сказать, поехал за это платить, искупая, так сказать, вину европейцев.

— Он-то ведь тоже европеец.

— Потому и поехал.

— А он почему думал, что понимал их жизнь? Может, он тоже разрушал?

— Может. Но он так понимал свой нравственный долг. И более полвека провел в Африке, так как там очень много больных.

— А в Европе разве мало больных? Вот ты и дома не бываешь, говоришь, врачей не хватает. А Швейцер давно жил?

— Умер он в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, а уехал в начале века.

— Ну вот, пап! Тогда врачей еще меньше было. А больных, наверное, больше здесь было, чем сейчас. Почему он туда поехал?

— Но в Европе были врачи, а там не было.

— А если бы выучить тех, которые знают их жизнь, негров, и пусть там лечат? А, пап?