Хищник

Он приказывал ей просить прощения, а она сопротивлялась. Потом начала молиться. Эта безмозглая дуреха молилась своему ничтожному божку. Если бы ее Бог чего-то стоил, она бы не оказалась на этом матрасе.

— Мы сделаем вид, что ничего не произошло, — хрипло сказала она.

Он видел, что она умирает от страха, и снова требовал, чтобы она просила прощения. Молитвы не очень-то прибавили ей смелости. Паук поверг ее в ужас. Ноги ее так и подскакивали на матрасе.

— Бог тебя простит. Если ты раскаешься и отпустишь нас, он тебя простит. Я не буду звонить в полицию.

— Конечно, не будешь, и никому ничего не скажешь. Тех, кто болтает, постигает кара, такая страшная, что ты и представить себе не можешь. Его зубы могут прокусить палец до самого ногтя. Некоторые тарантулы могут жалить по многу раз.

Паук уже почти касался ее лица. Она отдернула голову.

— Они не перестают жалить, пока их не оторвешь. Если он перекусит тебе артерию, ты умрешь. А если выстрелит волосками в глаза, ты ослепнешь. Это очень больно. Проси прошения.

Той девушке Свин тоже приказал просить прощения. Он вспомнил, как закрыл старую деревянную дверь с облупленной краской, вспомнил матрас на грязном полу. В его ушах все еще стоял скрежет лопаты, роющей землю. Он ведь велел ей молчать после того, как сделал это. Предупредил, что тех, кто болтает лишнее, Бог сурово наказывает.

— Моли о прошении. Бог простит тебя. Проси прощения!

Он направил ей свет в глаза. Зажмурившись, она отвернула лицо, но он продолжал светить. Такая не заплачет.

А вот та девочка, с которой он поступил плохо, начала лить слезы. Он сказал, что она еще не так заплачет, если кому-нибудь расскажет об этом. Но она все-таки рассказала, и Свину пришлось признаться — потому что это было правдой, — что он действительно поступил с ней плохо. Но мать Свина не поверила и сказала, что ее сын не мог этого сделать. Он просто болен и сам не знает, что несет.

Там было холодно и шел снег. Ему было трудно представить, что на свете может быть такая погода. Правда, он видел снег по телевизору и в кино, но сам никогда не попадал в такой холод. Он помнил, как в окне машины, на которой его привезли, появились старые кирпичные здания, помнил приемную, где они с матерью ждали доктора. Небольшое ярко освещенное помещение, где сидел еще один человек, который шевелил губами, закатывал глаза и разговаривал сам с собой.

Потом мать вошла в кабинет и долго разговаривала с доктором, а Свин сидел и ждал ее в приемной. Она сказала доктору, что все, в чем признался ее сын, не может быть правдой. Он просто очень болен, это чисто семейное дело, его надо подлечить, чтобы он не болтал такие вещи, от которых страдает репутация семьи.

Она действительно не могла поверить, что ее сын мог совершить такое.

— Ты немного не в себе, — сказала она ему. — Это не твоя вина. Ты такой впечатлительный, придумываешь невесть что и выдаешь это за правду. Я буду за тебя молиться. И ты тоже молись, проси Господа простить тебя, скажи ему, что ты больше не будешь обижать людей, которые тебе ничего плохого не сделали. Я знаю, что ты болен, но все равно так вести себя нельзя.

— Я сейчас посажу его на тебя, — сказал Свин, поднося к ней фонарик. — Если сбросишь его, как она, то пожалеешь, что на свет родилась. — Он слегка стукнул ее прикладом в лоб.

— Как тебе не стыдно!

— Прекрати бубнить одно и то же.

Он ударил ее сильнее, и она закричала. Усилив свет фонаря, он направил его на ее распухшее изуродованное лицо. Оно был в крови. Когда та, другая, сбросила паука на пол, его брюшко треснуло и из него тоже потекла кровь. Желтая кровь. Свину пришлось замазывать ранку клеем.

— Проси прощения. Она же просила. Сказать тебе, сколько раз она это повторила?

Он представил, каково ей ощущать мохнатые паучьи лапы на своем голом плече, чувствовать, как паук проползает по ней, останавливается и приникает к телу. Содрогаясь, она смотрела на ножницы, лежавшие на матрасе.

— Всю дорогу до Бостона. Мы ехали долго, а в машине было холодно. Она лежала сзади на холодном железном полу, голая и связанная. Представляешь, как она замерзла? Им там будет над чем поломать голову.

Он вспомнил старые кирпичные здания с синевато-серыми шиферными крышами. Его мать привезла его туда после того, как он поступил плохо, а потом, через несколько лет, он вернулся туда уже по своей воле и жил среди этого кирпича и шифера, правда, очень недолго. И все из-за того, что он поступил плохо.

— Что ты сделал с мальчиками? — спросила она, пытаясь придать своему голосу твердость. — Отпусти их немедленно.

Он стал тыкать ее прикладом в интимные места. Она дергалась от боли, а он смеялся и называл ее толстой тупой коровой, которая никому не нужна. То же самое он говорил в тот раз, когда поступил плохо.

— Ну кто такую захочет? — повторял он, глядя на ее обвислую грудь и толстое дряблое тело. — Радоваться должна, что я с тобой вожусь. Никто другой к тебе и близко не подойдет. Глупое страшилище.

— Я никому ничего не скажу. Отпусти меня. Где Кристина и мальчики?