Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Часть первая

— Нет, сеньор, — отвечал Санчо, — я его пересказал, а потом вижу, что оно мне больше не понадобится, — ну и стал забывать, я только и помню, что безотказная, то бишь бесстрастная сеньора, и потом в конце: Ваш до гроба Рыцарь Печального Образа. А в середину я вставил штук триста всяких там «душ», «жизней» да «очей моих».

Глава XXXI

О любопытной беседе, которую вели между собою Дон Кихот и его оруженосец Санчо Панса, равно как и о других происшествиях

— Пока что я доволен, — сказал Дон Кихот, — продолжай. Вот ты пришел, — чем в это время была занята царица красоты? Вернее всего, низала жемчуг или же золотыми нитками вышивала девиз для преданного ей рыцаря?

— Никак нет, — отвечал Санчо, — она просеивала зерно у себя во дворе.

— Так вот знай же, — сказал Дон Кихот, — что зерна, к коим прикасались ее руки, превращались в жемчужины. А ты не обратил внимания, друг мой, какое это было зерно? Верно, самой лучшей пшеницы?

— Ан нет, самой что ни на есть дешевой, — отвечал Санчо.

— Ну так я тебя уверяю, — сказал Дон Кихот, — что из зерна, просеянного ее руками, вне всякого сомнения получается наичистейший белый хлеб. Но продолжай. Когда ты вручил ей мое послание, поцеловала ли она его? Возложила ли себе на главу? Совершила ли приличествующие моему письму церемонии, — словом, что она сделала?

— Когда я передавал ей письмо, — отвечал Санчо, — она с увлечением трясла решето, в коем было изрядное количество пшеницы, и сказала мне: «Положи-ка, милый человек, письмо на мешок, — пока всего не просею, я его читать не стану».

— О мудрая сеньора! — воскликнул Дон Кихот. — Уж верно, это она для того, чтобы прочитать на досуге и получить полное удовольствие. Дальше, Санчо. А пока она занималась своим делом, какие вела она с тобою речи? Спрашивала ли обо мне? И что ты ей ответил? Да ну же, рассказывай все, как было, капли не оставляй на дне чернильницы!

— Она меня ни о чем не спрашивала, — отвечал Санчо, — но я ей все рассказал: так, мол, и так, мой господин, чтобы угодить вам, забрался в горы, ровно дикарь, и, голый до пояса, кается: спит на земле, во время трапезы обходится без скатерти, бороды не чешет, плачет и клянет судьбу.

— Насчет того, что я кляну судьбу, это ты неудачно выразился, — заметил Дон Кихот. — Напротив, я ее благословляю и буду благословлять всю жизнь за то, что я оказался достойным полюбить столь высокую особу, какова Дульсинея Тобосская.

— Она высокая, — сказал Санчо, — вершка на три с лишком выше меня будет, клянусь честью.

— Как так, Санчо? — спросил Дон Кихот. — Разве ты с ней мерился?

— Вот как я мерился, — отвечал Санчо, — я вызвался помочь ей взвалить на осла мешок с зерном и стал с нею рядом, — тут-то я и заметил, что она выше меня на добрую пядь.

— И кто посмеет утверждать против очевидности, — воскликнул Дон Кихот, — что высокому ее росту не соответствует и не украшает ее бездна душевных красот? Но ты, уж верно, не станешь отрицать, Санчо, одну вещь: когда ты подошел к ней вплотную, не почувствовал ли ты некий упоительный аромат, некое благоухание, нечто необычайно приятное, для чего я не могу подобрать подходящего выражения? Словом, что от нее пахнет, как в лучшей из модных лавок?

— На это я могу только сказать, что я вроде как мужской душок почувствовал, — отвечал Санчо, — должно полагать, она много двигалась, ну и вспотела, и от нее попахивало кислятиной.

— Полно врать, — возразил Дон Кихот, — у тебя, наверно, был насморк, или же ты почувствовал свой собственный запах. Я же знаю, как благоухает эта роза без шипов, эта полевая лилия, этот раствор амбры.

— Все может быть, — согласился Санчо, — от меня часто исходит тот самый дух, который, как мне показалось, шел тогда от ее милости сеньоры Дульсинеи. И тут ничего удивительного нет: ведь мы с ней из одного теста.

— Итак, — продолжал Дон Кихот, — она уже просеяла зерно и отправила на мельницу. Что она сказала, когда прочитала послание?