Хлеб и соль

Михаил долго пытался пересилить Нину, вытащить ее из приемной камеры. Она не давалась, ее ноги увертывались, как две скользкие большие рыбины. Когда совсем стемнело, Михаил опустил свои руки, прикусил губу, свесил тяжелую, красивую голову, стал бессмысленно смотреть себе на колени. Нина чуть-чуть подалась вперед, чтобы не прикасаться спиной к железной стенке камеры, сидела спокойная, опершись подбородком о кулаки.

— ...Да таких, как ты, знаешь сколько... Знаешь, в Польше у меня какие были...

Нина ответила равнодушно:

— Интересно. Тут ведь не Польша. Я сказала уж. Пойдем к нам в совхоз, будем как люди. А так чо? Пойдем, хочешь? Провались она, ваша уборочка. Я больше и дня здесь не буду.

Встала широкая, крепкая и пошла во тьму. Михаил яростно затянулся вслед ей пустяшной папироской, осветил свое большое лицо с выпирающим подбородком, два темных лихорадочных глаза, отчаянно крикнул:

— Нинк, постой... — Побежал по рыхлой, полегшей пшенице...

...Все это было недавно. Михаил потянулся, вывернул руки, хрустнул суставами. Нет, спать он не мог, воспоминания были телесно ощутимы. Вот она, Нинка, рядом с ним, тепло-тепло дышит ему в лицо, и руки ее, упрямые, ненавистные руки вдруг обмякли легли ему на плечи и тянут, тянут к себе несильно и неодолимо. И последний поцелуй, первый поцелуй в тот вечер... И слова: «Миша... Миша... Пойдем к нам в совхоз. У нас и заработки и все. Дом культуры каменный; отработал восемь часов — и гуляй. А у вас? Только и есть что работа. Никакой жизни нет. Хлеб, и тот только черный. Пойдем. Без нас тут студентов хватит. Уберутся...

Жданов вышел на улицу. Невдалеке светилось оконце: в бригадном общежитии поселились девчата из зверосовхоза. Там жила Нина.

Ветер ожесточался, шальной, порывистый. Дождь перестал. Закрепчал холод, в воздухе запахло снегом.

Свет фар из-за холма появился, как продолговатое радужное пятно с плавящимися краями. Пятно сузилось посредине и вдруг распалось на два светящихся диска. Они вспыхнули горячо и живо на гребне холма и свалились вниз, зашарахались из стороны в сторону. Директорский «газик», вскидывая задок, как сытый заяц, въехал на стан, пощупал фарами стены и подкатил к самой двери. Директор заглушил мотор, выключил фары, вылез из машины. Жданов шагнул ему навстречу.

Директор был высок и плотен. Серый макинтош, рассчитанный на стандартного потребителя, сидел на нем куце. Из-под кепки с двух сторон упали на крупное молодое лицо пряди густых коричневых волос. Директор сказал:

— Михаил? Чего не спишь? Давай буди ребят. Росу сдуло ветром. Можно работать. Будем жать.

— Чево? Работать? Да ты чой-то, Петр Анатольевич? Да мать ее в забоку, эту работу...

А сам уже шел в барак, взвинченный, бесноватый, готовый на что-то непонятное. Зажег коптилку. Заорал пронзительно:

— Колька! Вставай, робить будем. Погодка выдалась. Колька!

Тракторист вьюном завертелся на своем жидком ватнике. Сел, ошалело поморгал глазами, потом вскочил на ноги, затопал голыми пятками по земляному полу. Заголосил хриплым, дурашливым тенорком частушку.

Задвигались, зашевелились, забалагурили механизаторы, чумазые, ширококостные хозяева степи.

Директор дождался, пока все вышли из барака и скрылись во тьме. Произошло это быстро: спали не раздеваясь, без одеял и матрацев. Не пили, проснувшись, чаю, не расчесывали кудлатые свои головы, не брили жирно нафабренные степной пылью да машинной копотью бороды. Второй месяц шла уборка. Уборочка — как ласково называли ее в совхозе. Двенадцатый день лили дожди.

Директор Буранихинского зерносовхоза Петр Анатольевич Ордынцев выбрал себе такое место посереди холмистой степи, откуда хорошо видны огни всех шести комбайнов. В кузове его «газика» свалены запасные части: цепи, звездочки, валы барабанов, полотна транспортеров. Он смотрит, как плывут посреди ночи шесть ярких огней. Погаснет огонек один раз — Ордынцев знает: сломался у комбайна барабан, дважды мигнет комбайнер — значит, цепь лопнула.

Где-то далеко, на таких же взгорьях, сидят в своих «летучках» главный инженер Федя Усенко, участковые механики. Система технического обслуживания комбайнов, предложенная директором Ордынцевым, безотказно действует вот уже много ночей подряд.

Директор еще очень молодой человек. Он крепко держит тонкую чуткую баранку. Он — глава хозяйства, старого, запущенного. Он, еще два года назад студент Тимирязевской академии, теперь хозяин и ответчик за все, чем живы совхоз и его люди.

Ни один человек не видел в ту ночь, как улыбался директор. Он улыбался счастливо, открыто, беззащитно, как улыбаются дети, проснувшись в преддверии огромного чудесного дня. Директор поеживался от этого счастливого чувства.

Все было хорошо: и его нелегкая, исполненная великого смысла жизнь в совхозе, и его сила, и его власть над людьми и машинами, и его умение спокойно владеть этой властью.