Хлеба и чуда (сборник)

Память, эта вольтова дуга времени, часто перебрасывает меня в кабинет деда. У него мягкий, чуть рокочущий голос. Отвлекаясь от чтения, дедушка что-то объясняет, пускается в исторические детали, улыбается. Сияют белейшие зубы – собственные, не вставные… Улыбка деда была такой, сияющей, до конца его жизни. А ушел он от нас за три месяца до своего девяностолетия.

Молчи, кукушка!

Судьба моя оказалась тем еще Дедом Морозом и подготовила мне в подарок знакомство с художником Тимофеем Степановым, кумиром моего незабвенного учителя рисования. Тимофей Андреевич согласился дать интервью, когда я работала в газете.

Я знала, что он долго терпел нападки соцреалистов. Его обвиняли в «злостной пропаганде язычества», но Степанов оставался верен избранной теме: писал серии картин, посвященных якутскому героическому эпосу олонхо. Ко времени нашего разговора Тимофей Андреевич уже получил звание народного, и картины его экспонировались по всей Европе. Один из пяти первых профессиональных реставраторов, выпущенных «Репинкой», он работал в Национальном художественном музее. В реставраторской и писал свои изумительные картины – огромные, от стены до стены. У человека, переступившего через порог этого небольшого помещения, создавалась иллюзия «входа» в живописный сюжет. Я вошла, вернее, вышла на луг, полный солнца и лета, над которым парили крохотные крылатые человечки…

– Духи трав и цветов?

– Да, – кивнул художник. – Когда я был мудрым несмышленышем, я хорошо их видел.

– Как вы сказали? Мудрым несмышленышем?!

И он рассказал, что по якутскому поверью дитя до пяти весен (якуты считают годы по веснам) понимает язык вещей, видит духов, и его называют «мудрым несмышленышем». После пяти «потустороннее» зрение ребенка исчезает. Он полностью становится «земным», но еще четыре года его свежий разум впитывает сложные смыслы, как губка, хотя поступки и представления о жизни остаются ребячьими. Девять весен – черта, за которой человеческий дух полностью укрепляется к осмыслению окружающего мира.

Художник улыбнулся:

– Жизнь – метроном, каждый год учит человека чему-то, но у некоторых детское зрение, или сила детского воображения, – называйте этот феномен как хотите, – никуда не уходит после пяти весен… А бывает, и после девяти, если тебя коснется жезл Урана – Кудая (у него два имени).

Позже, гораздо позже я напишу роман о детях Кудая – небесного коваля, который разбрасывает по земле небесные камни и искушает людей творчеством.

… Сто́ит заглянуть в призму памяти, как начинает кружиться калейдоскопическая вселенная детства. Лечу, теряюсь, растворяюсь то ли между мирозданиями, то ли в ином измерении на границе воспоминаний, чувств, эмоций. Не все-то и ухватишь: ускользают, уносятся в слепую пучину стеклянные зернышки, шуршащие осенние листья. Но вот он – двор, поросший «воробьиной» травкой, бабушкин цветочный сад, солнечный круг, звездное небо… «песенное» крыльцо… Останавливается пестрый вихрь, тихая печаль падает на широкие ступени, строенные «под семью», – многих родных больше нет.

Алеша давно не требует называть его дядей. Мы с Викшей очень его любим. Старые сюжеты легли в наши с ней рассказы. Обе мы отошли от учительской династии и стали… кем? Непонятно. Я не знаю, как называется работа, которая большей частью – моя жизнь. Труд изнуряющий, чудо маниакальное, подарок судьбы… или Кудая? Да разве и сама жизнь – не подарок?

… Недавно сестра купила часы с кукушкой.

– Правда же они похожи на те, что висели в старом доме?

– Правда похожи.

– Ку-ку, – подтвердила, высунувшись, кукушка.

В отличие от меня Викша верила в летающих человечков, даже когда перестала их видеть, и в Деда Мороза почти до двенадцати лет. Мы вспоминаем об этом и смеемся. И фантазируем, что будет с нами лет через десять.

– А через двадцать лет я…

– А через сорок…

– В девяносто…

– В сто…

(Молчи, кукушка!)

2015