Хлыст

И снова, как встарь — ибо так было уже не однажды, — явится из диких степей народ-всадник, вскормленный не отвлечением, а сосцами матери-природы, и пройдет на своих неутомимых конях наши страны, сокрушая воли, как ломкий тростник: каждый на коне — кипучий микрокосм; что ни человек, то личность. То будет в человеке победа Божьего образа над прахом, в который мы обратили себя: поистине, праведная победа[1488].

Вслед за этими всадниками, так похожими на блоковских Скифов

, появляется сильный образ сумасшедшего столяра, очень похожего на героя СГ; там глава сектантов тоже является столяром, временами вполне сумасшедшим.

Тяжкое недоумение томит человека […] Он еще стоит за верстаком, как тот столяр, и с виду усердно строгает, но в его глазах глухая тоска и зарницы безумия. Вдруг сумасшедший столяр точно проснется […] и, озверев, начинает яростно рубить топором, […] пока не искалечит рук; тогда он роняет топор и, сев в углу, беспомощно плачет, так что сердце надрывается слушать[1489]

.

Мы не знаем, плакал ли столяр Кудеяров после гибели Дарьяльского; но Гершензон как будто сочетает обоих в самом себе и оплакивает свою неспособность сделать выбор между ними. Его партия в Переписке из двух углов вся заполнена этим плачем. «Современная культура есть результат ошибки»; «мне мерещится, как Руссо, какое-то блаженное состояние»; и совсем как Дарьяльскому, хочется «в луга и леса». Красота только в соединении народа с природой, а также в известных нам последствиях такого соединения:

Я ощущаю ее в полях и в лесу, в пении птиц и в крестьянине, идущем за плугом, в глазах детей, […] в простоте искренней и непродажной, в ином огненном слове и неожиданном стихе, […] особенно в страдании.

В ответ Иванов, не готовый повторять старые споры в новых условиях, отрекается от своей же «русской идеи», еще недавней своей апологии нисхождения, которая включала в себя все те же элементы — возврат к природе и народу, опрощение, страдание. «Вы же, конечно, плоть от плоти […] интеллигенции нашей, как бы ни бунтовали против нее. Я сам — едва ли […] Опрощение — измена, забвение, бегство, реакция трусливая и усталая», — говорит он теперь и неспроста вспоминает бегунов: «Мы же русские, всегда были, и в значительной нашей части, бегунами»[1490]. Самый сочувственный отзыв на Переписку из двух углов

последовал от критика неожиданного, но компетентного: Виктора Чернова, основателя и лидера партии социалистов-революционеров. Совсем недавно неонароднические лозунги его партии привлекали больше голосов русских избирателей, чем чьи-либо другие. Теперь он находился в пражской эмиграции.

Тревоги и смутные порывы М. О. Гершензона не чужие нам, социалистам. […] Социализм сам в значительной степени страдает и томится от того же, от чего страдает и томится М. О. Гершензон. […] Урбанизму противостоит естественный, примитивный рустицизм, сохранивший всю полноту своих сил […] на свежем, девственном, непочатом Востоке. […] Социализм […] идет к своему расширению, к обновлению элементами рустицизма. Он […] прикоснется, припадет […] к матери сырой земле, чтобы набраться новых сил[1491].