Хлыст

Оклеветанная тень погибшей Императрицы требует исторической правды. Царю и Царице решительно чужды были колебания […] Никогда надежды их не обращались к внешнему врагу, а только от него — от немцев — в теории могло бы придти им тогда спасение[2158].

Прошло сорок лет, но намерение избежать национальной катастрофы путем прагматического мира все еще признавалось морально недопустимым и исторически невероятным; и в заслугу лидерам ставилось то, что они пропустили единственный — в теории — шанс спасения себя и страны.

ГЕРОЙ И АВТОРЫ:

РОЗАНОВ.

В специально посвященной Распутину статье 1913 года[2159], позднее вошедшей в книгу Апокалиптическая секта,

доминирует тон «страшной серьезности» и ощущение перспективы: история Странника «уже не коротка теперь, и будет еще очень длинна». История эта следует за рассуждениями о «бессознательном хлыстовстве» Лермонтова. Так автор готовит читателя к «чудным делам» Распутина: к галошам, которые подавала ему светская красавица; к «неисповедимой зависимости», которая привязывала к нему вполне обычных людей; к его привычке обнимать женщин и к спокойствию, с которым это принималось их мужчинами. «Дивны дела Твои, Господи», — восклицает Розанов. «Волшебство, магия на улицах Петербурга! — и в каком веке происходящие»[2160]. Распутин не от века сего, и Розанов сравнивает его последователей с союзом пифагорейцев. А когда послушный Распутину священник объясняет Розанову, что «хотя странник и целует женщин (всех, кто ему нравится), но поцелуи эти до того целомудренны и чисты… как этого […] не встречается у человека», — Розанов понимает: Распутина можно сравнивать только с Христом. «Ум мутится», — честно признается автор. Он готов верить в начало новой религии; но начало это трудно рассмотреть, сожалеет он. «Русские пути очень разны и отчасти еще не определились по молодости сложения нации»: в этот момент определенность Распутина кажется ему большей, чем определенность самого народа. «Здесь великая тема для мысли и для любопытства. Мы конечно имеем перед собой „что-то“, чего совершенно не понимаем, и что натурально — есть, реально —

есть»[2161].

Вполне осознавая фаллический характер распутинского культа, Розанов утверждал себя «старшим» в общей «Распутинско-Аписово-Дионисовой-ADON’аевой теогонии, космогонии», в которой «все фалл и фалл»[2162]. Одновременно он сопоставлял Распутина с Кондратием Селивановым, основателем русского скопчества. Это сравнение остроумно и, в контексте Апокалиптической секты,

полно значения: книга открывается статьей, написанной о Селиванове, и набита материалами о нем; заканчивается же она статьей о Распутине. В рамках этой книги Селиванов воплощает великое, но полное заблуждений русское прошлое; Распутин же — прекрасное, но еще не определившееся русское будущее.

В истории Странник явно совершает переворот, показывая нам свою и азиатскую веру, где «все другое»… Потому-то его «нравы» перешагнули через край «нашего». […] Но не таков ли и вообще человек? […] Никто не пытался связать «ночь» человека с его «днем». А связь есть: день человека и ночь его составляют просто одного человека […] Верны ли наши европейские точки зрения?[2163]