ХМАРА

 Немилосердно припекающее солнышко, а особенно жесткое седло, набившее мне одно место, разогнали моё сонное состояние уже к обеду. А к вечеру проснулся и наш глашатай, но сил, чтобы оторваться от конской гривы, у него не было. Плечи, руки и ноги от сотворенных ночью деяний болели неимоверно. О чём он нас и оповестил, а затем попытался пожаловаться на неудобство поездки и даже некоторое время требовал остановится, но мы (в моём лице) были глухи. Поняв, что с его претензиями никто считаться не собирается, парниша безвольно раскинул руки и замолчал. Лишь время от времени со стороны его коника до меня долетало тихое жалобное поскуливание - постанывание, но я, вспоминая его ночные подвиги, лишь слегка посмеивался, нимало не сочувствуя его нынешнему состоянию.

 Только когда совсем стемнело, я задумался о привале и, завидев подходящую возвышенность, повернул своего коня на её вершину. Взобравшись на лишённый растительности склон, я осмотрелся и, остановив коня, махнул рукой своим спутникам.

 -Всё, слезай с коней, приехали! Ночевать здесь будем. Перекусить, чем бог послал и - баиньки, только громко не шуметь, костра не разводить.

 -Да мы и не собирались, - хрипло отозвался кто-то из моих спутников.

 Я окинул взглядом своё воинство и по их скрюченным позам понял, что сейчас им и не до костра, и не до ужина. Картина называлась: "Бегство Карла 12 из- под Полтавы". Да, похоже, и впрямь разводить костер и без моего запрета никто не собирался. Святые отцы, отбившие за день всё, что только можно, словно кули свалились со своих скакунов и, не имея сил подняться, ползком добрались до небольшой ложбинки, где привалившись спинами друг к другу, отошли ко сну. Туда же прополз всё еще охающий и ахающий глашатай. Велень же, как всегда, улыбаясь своей придурковатой, кривой улыбкой, деловито достав из сумы невесть откуда там взявшиеся веревки, подхватил под уздцы разбредшихся по вершине коняжек и быстро их стреножил. Со своей лошадкой он закончил возиться в последнюю очередь и ласково потрепав её по гриве, юркнул в тень ближайшего куста, где и растворился в темноте наступающей ночи.

 Доблестный рыцарь, громыхающий на всю округу своими доспехами, вызвался отстоять в карауле первую смену. Я не возражал и, расстелив на земле походный коврик, завалился спать. Уже засыпая, я поклялся: в первой же деревне найти кузнеца и смазать эти злосчастные доспехи каким-нибудь вонючим дёгтем.

 

 

 К обеду следующего дня наша истомленная путешествием и зноем кавалькада въехала под благодатную сень дубравы. Столетние и двухсотлетние дубы толщиной в полтора-два моих обхвата со всех сторон обступали вьющуюся меж их узловатых корней дорогу. Дубы, образовавшие этот лес, были поистине огромными, тем большим было моё изумление, когда за очередным изгибом тракта прямо передо мной словно бы вырос дуб-колосс, патриарх леса. Но не успел я как следует подивиться этим чудом природы, как моих ушей достигла странная, едва уловимая мелодия, очень знакомая и странно похожая на... мурлыканье?!! Кот, в лесу? Мурлычет??? Странно... - внезапно мои мысли стали расплывчатыми, глаза слиплись, я почувствовал, как мой конь, медленно оседая на ноги, заваливается на бок. И уже окончательно засыпая, я почувствовал, как он и я вместе с ним повалились на землю. Тяжелые шлепки, раздавшиеся за моей спиной, улавливаемые лишь краем моего сознания, возвестили о том, что моих спутников постигла та же самая участь, что и меня.

 -Проснись, проснись! - сквозь туманную вязкую кашу сна донесся до меня голос Перста Судьбоносного. - Проснись же, истукан ты чёртов! Убьют ведь, ограбят ведь! - голос меча сорвался на фальцет. - Я, я, гроза пустынь и солончаков... по рукам, по грязным лапам... не ХО-ЧУ! - я почувствовал, как меч выпрыгнул из ножен и рукоятью ударил меня по левому запястью. Мне почудилось, что от удара по моей коже потекла кровь, но боли не ощутил. Лишь рука, дернувшись от удара, упала вниз и безвольной культей скользнула в карман куртки. Безымянный палец коснулся чего-то, вызвавшего легкое, скорее приятное, чем болезненное пощипывание, легкими мурашками побежавшее по моим пальцам и растекаясь вверх, проникая всё выше и выше, будоража мои чувства и мысли. Сознание моё прояснилось, я осторожно сжал левую руку в кулак и ощутил в ладони маленький, сморщенный, но такой родной Анютин Семицветик. Силы мои возвращались. Решив не торопить события, я лишь чуточку приоткрыл левый глаз и, не поворачивая головы, прислушался: меч-ведунец по-прежнему скрипел и выражал свое недовольство, но делал он это уже не так громко и без особой патетики. По-видимому, разум "покарателя" уже смирился с ожидающей нас участью. Тем более что его возня совершенно не смущала обладателя столь сонно-ласкового голоса, чьё мурлыканье доносилось теперь уже из-за моей спины, и к которому примешивалось легкое шуршание и позвякивание, нет-нет и доносившееся до моего слуха.