Хмара

Первый апрель — никому не верь. Кто это выдумал? Я забыла, что в этот день принято друг друга обманывать, и была наказана. Наташа, праведница этакая, утром пошла по воду, приходит и говорит: встретила, мол, Нюсю Лущик, и та сказала, что из плена вернулся Алеша Макаренко, наш соклассник, в которого я была немножечко влюблена. Я сломя голову помчалась к Макаренкам, врываюсь в хату и спрашиваю: «Где Алеша?» А родные знать ничего не знают. Ужасно переполошились, бегали узнавать к Нюсе Лущик. Та, понятно, Наташу и в глаза не видела и напомнила мне о первом апреле.

И рассердилась же я! К Наташе решила не возвращаться, а переночевать у Нюси. Она познакомила меня с эвакуированной художницей Зоей Приданцевой, и втроем мы весело провели время.

А сегодня спозаранку прибегает моя Наташка и бросается мне на шею. «Думала, — говорит, — полицаи тебя арестовали, не спала всю ночь». Я сказала: «Пусть это будет тебе наказанием — не будешь больше обманывать подругу».

28 апреля.

Как славно сейчас на улице, так бы и не уходил в комнаты. Распустились вербы. На буграх проклюнулась зеленая травка. А лиман стал — будто море.

Сегодня вместе с девчатами с пашей улицы ходили на Днепр смотреть ледоход. Ох, и красиво же!.. Солнце дробится в речной ряби, медленно, величаво плывут зеленоватые льдины, пахнет пресной свежестью и волей. И нет, словно бы нет ни войны, ни фашистов — все так, как было в прошлом году, и позапрошлом, и десять лет назад, когда я была маленькой и многого еще не понимала. И тогда был такой же ледоход, а люди радовались наступлению весны. Пройдут годы, и все так же по весне будут плыть к морю зеленовато-голубые крыги, и уже не я, а другая девушка будет смотреть на них и радоваться. Странно думать, что жизнь была и будет после тебя. И что война рано или поздно кончится, люди станут жить спокойно, а я не знаю, жива ли останусь. Раньше и не подозревала, какое это счастье — жить и знать, что еще много раз предстоит встречать весну и ледоход.

5 мая.

Идет вербовка на работу в Германию. Сначала объявили добровольную запись, но охотников мало нашлось. Тогда стали присылать повестки. Гришка Башмак (этого вредного деда, который при сельуправе служит, никто по отчеству не величает, все зовут Гришкой или просто Башмаком) ходит по дворам и агитирует: «Германия — страна культурная. Езжайте, молодежь, свету повидаете».

12 мая.

Утром мыла полы в своей комнате, вдруг зовет меня мать каким-то странным голосом. Я переполошилась, думала, с ней что случилось. Слышу голос, но не могу понять, откуда идет. Так и стою, как дура, с мокрой тряпкой посреди комнаты. Не помню, как очутилась во дворе. Увидела, что мать смотрит вверх, — и я посмотрела и ахнула. Над Знаменкой летели пять самолетов, на их крыльях ясно видны были красные пятиконечные звезды. Было это в 8 часов 23 минуты — нарочно после на часы посмотрела.

Весь день ходила с таким чувством, словно дорогую, весточку получила. Словно Алеша Макаренко подал о себе знать.

17 мая.

Наконец-то возле села Малый Рогачик высадился красный десант. Полицаи ходят, вернее, бегают по улицам с испуганными лицами. Я сейчас — к Наташе. Невозможно усидеть дома, когда происходит такое.

19 мая.

Бой немцев и полицаев с десантниками шел целый день. А на следующее утро немцы начали наступление, а там никого нет — десантники как сквозь землю провалились. Только двух убитых, говорят, нашли. Ранили полицая Шурку Попругу — так ему и надо. Жаль, что совсем не…

8. В ТЫЛУ ВРАГА

Никифор стукнулся бедром обо что-то твердое и охнул от боли, пронизавшей ногу. В кромешной темноте, ничего не видя, он продолжал падать и ударился о землю. Он не успел подогнуть колени и сгруппироваться, как требовалось, — весь удар пришелся на пятки, потом его опрокинуло на спину, потащило парашютом по каким-то жестким, обдирающим одежду и тело предметам. Одной рукой он натягивал стропы парашюта, стремясь погасить его. Другую инстинктивно вытянул над головой. Но это не спасло. От двойного удара в голову, в темя и затылок потерял сознание.

Пришел в себя на рассвете. Попробовал встать и опять чуть не впал в беспамятство от дикой боли. Болело все — голова, спина, бока, ободранные, в засохших кровоподтеках руки, а нога, кажется, была опять сломана. Чтобы не закричать, Никифор вцепился зубами во что-то твердое, что оказалось возле рта, — это был обомшелый корень, и лежал так, закрыв глаза, пока приступ острой боли не прошел. Когда боль стала тупой, терпимой, он осторожно приподнял голову и осмотрелся. Он лежал, уткнувшись головой в громадный, наполовину вывороченный из земли пень, — вот, значит, обо что он ночью ахнулся. Можно сказать, ему повезло: обломанные корневища торчали, как пики, он попал головой в развилку, а могло бы и нанизать, как цыпленка на веретел, на один из могучих, толщиной в руку, оборванных корней.