Хмель

– Ма-алчать! От какой партии имел поручение совершить налет на этап и освободить государственных преступников? Отвечай!

– Не было того! Не было! А партия моя – по скотопромышленности, и в акционерном обществе состою пайщиком. Контора моя в Минусинске, в Урянхае, а также и в Красноярске по акционерному обществу.

– Ты эти штучки-мучки брось, – погрозил пальцем щеголь-подпоручик, прохаживаясь возле стола. – Со мною не пройдет. Па-анятно? Ты мне выложишь, по чьему заданию явился в Минусинск. – И без перехода, в упор: – Социалист-революционер? Террорист? Ну? Живо?

– Юсков же я! Юсков! Господина исправника спросите. Ротмистра Толокнянникова! Меня весь город знает.

Начальник тюрьмы что-то шепнул подпоручику, тот внимательно пригляделся к арестованному, а потом уже обратился к конвойному унтер-офицеру:

– При задержании обыскали?

Нет, оказывается, не успели.

– Обыскать!

Подскочили три надзирателя, унтер-офицер, развязали руки арестованному, обшарили карманы: золотые часы «Павел Буре», замшевый бумажник, набитый кредитными билетами, какие-то бумаги, счета с печатными заголовками: «ЕНИСЕЙСКОЕ АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО ПАРОХОДСТВА, ПРОМЫШЛЕННОСТИ И ТОРГОВЛИ, ЮСКОВ ЕЛИЗАР ЕЛИЗАРОВИЧ»; в нагрудном кармане поддевки – осколки от разбитой бутылки марочного французского коньяка – угощение для доктора Гривы; в наружном кармане – пара дамских роговых шпилек, серебряная и медная мелочь, витая цепочка с разнообразными ключами.

Пересчитали деньги: одна тысяча семьсот двадцать пять рублей.

– Значит, Юсков? – потеплел жандармский подпоручик, соображая, не влип ли он в историйку. – Ну а теперь скажите: как вы задумали совершить налет на этапных с той шлюхой? И кто она? Социалистка? Кого именно она хотела освободить, призывая преступников совершить нападение на конвой? Это ее деньги?

– Господи прости! Не было нападения на преступников. Не было!

– Это ее деньги, спрашиваю?

– Мои деньги. Мои.

– Кто она, та особа, которая ехала с вами, а потом прорвалась к этапным и призывала к нападению на конвой?!

– Умом помешанная, господин Иконников. Другая неделя, как сошла с ума. Вез доктору Гриве. А дорога-то, Господи прости, мимо тюрьмы. Кабы знал такое, связал бы, скрутил или человека взял бы с собой. А тут, Господи помилуй, вожжи в руках – рысак-то у меня норовистый. Не успел глянуть… экое, Господи! Ночью человеку ухо откусила.

– Ухо откусила? Кому откусила?

– Моему доверенному по акционерному обществу, Григорию Потылицыну. Казачий офицер, есаул. Доглядывал ночесь за нею, – кинулась и ухо отжевала.

Елизара Елизаровича понесло! Только бы не его обвиняли в злоумышленном посягательстве на тюремную крепость царя и отечества! Пусть за все ответит Дарья… Какой с нее спрос, коль с ума сошла?

– Как ее фамилия, этой особы?

У Елизара Елизаровича захолонуло внутри: фамилия-то Юскова!

– Не знаете ее фамилию?

– Как не знать! Юскова. Прости меня, Господи. Дарья Юскова. Дочь моя. Другая неделя, как с ума сошла.

Поручик переглянулся с начальником тюрьмы.

– Ваша дочь?

– Истинно так. Дочь. После гимназии ума решилась. Дома держали под замком, а сегодня вот хотел показать доктору Гриве.

– Вы понимаете, какое она преступление совершила?

– Разве ждал того, ваше благородие? Думал ли, что каторжных встретим?

Жандармский подпоручик призадумался. Дочь Юскова! Сумасшедшая. С дураков взятки гладки. Только можно препроводить под конвоем в психиатрическую больницу. Но ведь дочь Юскова! Этот космач поднимет на ноги исправника, ротмистра, дойдет до губернатора Гололобова. И чего доброго, подпоручика отправят на фронт… из-за какой-то дуры! К тому же «дуру» до того избили, что она еле жива. Не лучше ли выпроводить миллионщика вместе с его дочерью, только пусть он подпишет протокол, что его больная дочь Дарья в состоянии невменяемости кинулась к этапным, призывая их к нападению на конвой. И когда преступники пытались разбежаться, конвойные солдаты применили силу, и Дарья Юскова пострадала в свалке. И что отец психически больной Дарьи Елизар Елизарович получил соответствующее предупреждение, чтобы впредь больную дочь держать под строжайшим надзором и водворить в больницу. И что сам Елизар Елизарович не имеет никаких претензий к жандармскому подпоручику Иконникову, в чем и расписуется.

Пришлось стерпеть и подписать протокол. Только бы убрать ноги из заведения его императорского величества!..

Подпоручик любезно вернул деньги и вещи. Принимая часы, Елизар Елизарович нажал на головку боя и прислушался к серебряным ударам: три часа с тройным перезвоном, что означало четверть четвертого. После перезвона – серебристая мелодия «Боже, царя храни!»

Начальник тюрьмы выпрямился и перекрестился, слушая гимн.

Дослушав мелодию, Елизар Елизарович положил часы в карман, собираясь уходить.

Жандармский подпоручик выразил сожаление, что произошла такая печальная историйка.