Хмель

– Евдокия Елизаровна? – уточнил Востротин.

– Отреклась навек от родителя…

Евгения Сергеевна ласково спросила:

– Вы сестра Дарьи Елизаровны?

– Сестра. В один час народились.

– Вы так похожи…

– Еще бы! – усмехнулась Дуня. – Родимая матушка и то нас путала. Глянет на которую и спрашивает: Дуня али Даша? У нас и родинки на одном месте. Да родители по-разному распорядились. Дарью в гимназии учили, баловали, а меня в пятнадцать лет замуж выдали за Урвана, который был управляющим у Иваницкого. Ох и натерпелась я от Урвана!.. Что родитель, что он – из одной берлоги. Измывались так, что руки на себя наложить хотела.

Тут госпожа Синельникова прослезилась…

Умяли миллионщика – ни ногой дрыгнуть, ни прыгнуть.

Явился Столбов. Санитары отошли от железной кровати.

– Ну, как себя чувствуете?

В ответ – утробное рычанье.

– М-да, – сказал доктор.

– За Дарью душу из тебя вымотаю. За взятку продал? Сколько отвалил Востротин?

Доктор снисходительно покачал головой: бред. Теперь понятно, что за болезнь у Дарьи Елизаровны: наследственность. Но Елизар Елизарович ровно догадался: чего доброго, можно остаться здесь, в этой келье каменной!

– Ладно ужо, – примирительно сказал он. – Дело щекотливое, понимаю. Востротин отвалил тебе изрядный куш, ну да и я не без денег. Упреждаю: за Дарью жандармское управление ответ потребует.

Доктор уставился ему в глаза.

– Так что же она?..

Елизар Елизарович ответил: только что видел Дарью в доме Гадалова; ее привели из заведения, дабы опозорить родителя перед миллионщиками; все это, конечно, подстроил мошенник Востротин, с которым он, Елизар, на ножах.

– Ах вот как! – соображал доктор. – Но позвольте, как же могла Дарья Елизаровна оказаться в доме Гадалова, если она находится у меня, здесь?

– Нету ее здесь.

Столбов подумал, пощипывая бородку, и приказал санитарам привести больную.

– Господи помилуй, ежли Дарья здесь, – проговорил Елизар Елизарович, уже догадываясь обо всем. – Как я запамятовал?.. Должно, Авдотья отыскалась…

– Авдотья?

– Двойняшки они, – тяжко вздохнул Елизар Елизарович, пробуя высвободить руки. – Развяжите: ежли Дарья увидит – испугается. Господи, экая напасть! А я-то подумал, что Дарьюшку Востротин вытащил. Дуня же это, Дуня!

Из коридора в смирительную комнату ворвался какой-то больной в сером рваном халате, с рыженькой бородкой, маленький, тщедушный; выставив вперед ногу, подбоченясь, важно спросил:

– Царь я или не царь?

Доктор оглянулся:

– А, ты!

Санитар схватил больного и потащил прочь из комнаты.

– Как ты смеешь, хам, хватать меня за царскую мантию? – надсаживался больной, вцепившись рукой за косяк двери. – Царь я или не царь?

– Царь, царь, – успокоил доктор. – Но разве здесь твой царский трон? Иди на свой царский трон.

– Иду! Руки прочь, хам! Не пачкай мою царскую мантию!

Санитар подтолкнул «царя» в спину:

– Топай, топай!

Маленький рыжий человек вывернулся от санитара, выскочил на середину комнаты и, царственным жестом распахнув рваный халат, притопнув, еще раз спросил:

– Царь я или не царь? – и рыжую бороденку задрал вверх, точь-в-точь как на одном из недавних портретов царствующей особы.

Доктор Столбов подошел к «царю» и взял его за бороду:

– Ты что, домогаешься, чтобы я приказал тебе остричь бороду?

«Царь» присел от испуга, забормотал, что он немедленно вернется на свой престол и будет тих и нем, как того требует господин доктор.

– Без бороды мне сразу смерть. Сразу смерть! Отпустите, господин доктор. Ради Христа, отпустите.

– То-то же, царь. Иди и сиди смирно на престоле.

«Царь» покорно убрался восвояси.

– Экое! – бормотнул Елизар Елизарович. – На царя-то, Господи помилуй, очень запохаживает. Как вроде с патрета срисован.

– Совершеннейшая копия, – поддакнул доктор Столбов, – дюйм в дюйм. Если поставить рядом с царствующей особой в соответствующем облачении, то не сразу узнаете, который из них лжецарь. На том и помешался.

Елизар Елизарович подавленно притих, чувствуя себя весьма неуютно на жесткой, как каменная плита, койке.

– Развяжите, господин доктор, – жалостливо провернул Елизар Елизарович, багровея от стыда. – Извините великодушно, если вышло так нехорошо. Позорище-то экое учинил Востротин в доме Гадалова! Нежданно-негаданно, и вдруг такое!

Распахнулась дверь, вошли санитары, с ними Дарьюшка. Тихая как тень; волосы едва прибраны, сама в халате, босиком. Ни слова. Ни вздоха.

Доктор заслонил собой Елизара и велел санитарам увести Дарьюшку.

– Ну-с? Что скажете?

– Виноват. Кругом виноват… Вижу теперь: укатают меня, укатают…

– То есть?

– Востротин на всю губернию ославит за Авдотью. Ждал ли экое! Ни сном ни духом. Из памяти вышибло будто.

Столбов начал развязывать Елизара.

– Что же вы намерены предпринять?

– Из ума вышибло, – повторил Елизар Елизарович. – Призову полицию, чтоб взять Авдотью из заведения. Эка напасть, Господи!..

Поднялся помятый, жалкий. Покуда приводил себя в порядок, Столбов намекнул, что хлопот с Дарьей тут немало: и то, и се. Миллионщик уразумел намек: пообещал чек на три тысячи, чтобы содержать больную не в голых стенах, а, как положено, в приличном помещении и чтоб она ни в чем нужды не знала.