Хмель

– Миром надо, Елизар, миром, – басил Михаила. – Потому, сила на силу – беда будет. А ты – миром, миром…

– Где свиделась с проходимцем? – еле передыхнул отец.

– Давно, папаша, – как в забытьи ответила Дарьюшка.

– Как так давно? В Красноярске? Где? Ответствуй!

– Давно, давно… В подготовительном классе читала Некрасова – печальника русского народа. И он меня, великий Некрасов, сроднил с Тимофеем.

– Какой такой Некрасов? Подпольщик, или как?

– Поэт он был, папаша… Урядник заинтересовался:

– В каком понятии – поэт?

– Верованье какое? Из татар, может?

Дарьюшка не успела ответить. Снова грохнул папаша:

– Отвечай! Где свиделась с разбойником?

– Он не разбойник…

– Молчай, сучка! Ответствуй!

– О боже!..

– Где свиделись?

– У бабушки Ефимии…

– Я так и знал! – охнул урядник. – Не стало никакой жизни из-за этой ведьмы. Под фамилией нашей проживает, как вроде сродственница, а никакая не сродственница. Когда же она издохнет!

– Я ее… Я ее… – зашипел Елизар Елизарович. – Р-разорву! В распыл!

– Зловредная старушонка, – поддакнул Михайла Елизарович.

– Ведьма сосватала? Спрашиваю! Дарьюшка глубоко вздохнула:

– Не вините бабушку Ефимию, папаша. Судьба свела меня с Тимофеем Прокопьевичем…

– Судьба свела? – у Елизара Елизаровича пена выступила на губах. Братья – Игнат и старик Михайла, как по уговору, стали плечом к плечу, чтоб в случае чего заслонить Дарьюшку. Сотник Потылицын чуть отступил в сторону и шептал: «Боже Саваоф! Обрати свой взор, укроти ярость зверя! Воссияй лицом твоим, и спасены будут!»

Но никто не мог укротить ярость зверя.

Но как же она была хороша, Дарьюшка!.. Лицо ее с высоким лбом, чуть вздернутым носиком, упрямо вскинутым подбородком и круто выписанными черными бровями казалось спокойным, предельно чистым, как улыбка младенца; ее белая высокая шея будто вытянулась, и резче выделялся воротничок платья. Тонкая, подобранная, отточенная, как веретено, она стояла среди космачей, как удивительный цветок, и тянулась к солнцу.

Сотник смотрел на рдеющую щеку Дарьюшки, на ее просвечивающее на солнце розовое ушко, и ему стало не по себе. Он готов был упасть перед ней на колени, целовать землю под ее ногами в шагреневых ботиночках.

– Судьба? Я дам тебе судьбу и мужа дам!

И, метнув взгляд на Потылицына, торжественно возвестил:

– Ты ее поймал – твоей будет, сотник! Возьмешь? Дарьюшка быстро, через плечо, оглянулась на сотника:

неужели посмеет?..

– Али брезгуешь, ваше высокоблагородие? – набычился Елизар Елизарович. – Не без приданого получишь гулящую сучку. Паровую мельницу на Ирбе отдам, и в дело войдешь сопайщиком. Ну?

– За честь почту, Елизар Елизарович. Но…

– Што-о-о? Не перевариваю! Сказывай: берешь или нет?

– Я бы… Видит бог, счастлив, Елизар Елизарович… Дарьюшка откачнулась.

– Подлец! – только и ответила.

– Молчай!

– Папаша…

– На колени! Сей момент благословлю. И – с богом. Свадьбу справим на всю губернию.

– Нет, нет!

– На колени, грю! На колени!

Потылицын опустился на колени; Дарьюшка кинулась к дяде Михайле:

– Дядя, ради всего святого! Дядя! – молила она, обхватив руками вислые его плечи. – Пощадите! Я… я жена Тимофея.

И в ту же секунду отец стиснул Дарьюшке горло. Голова ее запрокинулась. Потылицын, прикрыв ладонью глаза, пошел прочь. Братья с трудом разняли руки Елизара Елизаровича. Дарьюшка свалилась на шелковистый подорожник. Михайла вздохнул:

– Убивец ты, Елизар. Убивец… Урядник и тот перетрусил:

– За смертоубийство… как по законоуложению… каторга…

Елизар Елизарович рванул ворот шелковой рубахи – перламутровые пуговки посыпались. Плечи обвисли, и он, не помня себя, шагнул на куст черемухи, остановился рыча:

– Господи, да што же это, а? Одну гулящую со двора прогнал, другая гулящая на всю губернию ославит. Да што же это, а?

Дядя-урядник помог Дарыошке подняться. Дарьюшка глянула в синь неба. Прямо над нею бился жаворонок. Кругом тишина, дрема чернолесья, шелковистая трава под ногами, а возле куста – отец-зверь, не ведающий ни жалости, ни милосердия.

Дарьюшку повел домой дядя-урядник. Шли не большаком стороны Предивной, а низом поймы.

Когда беспутную дочь водворили в дом, Елизар Елизарович вышел во двор с урядником.

– А ты вот что… этого ссыльного прохвоста… сей момент убери из Белой Елани. Хоть в преисподнюю, только подальше.

– Самолично доставлю в волость, – ответил меньшой брат.

– А, волость! Ты его вот што… вези в Минусинск. Сунь там кому следует, и – в дисциплинарный батальон. Понятно? Там ему поставят немцы крестик. И вот еще што. Про свалку во дворе Зыряна. Надо вызвать исправника. Провернуть можно как бунт против мобилизации. Как подрыв устоев государства.

Брат-урядник намекнул, что хлопоты по определению ссыльного Боровикова в дисциплинарный батальон не обойдутся без расходов. Тем более – дело щекотливое.

– Сколько тебе?

– К их высоким благородиям, Елизар, с малой подмазкой не подступишься. Тонко надо сработать. Заложи пару рысаков, я их там передам из рук в руки кому надо. Так и так рысаков отполовинят у тебя. А ты сам пойдешь первым номером. Патриотично! Умеючи играть надо. Ну и тысячу в руки.

– Зоб! Не подавишься?