Хмельницкий.

А собравшееся под Киевом казачество бурлило, точно море весной. Его ратные подвиги на Хотинском побоище не только не были достойно оценены, но еще и позорно растоптаны королем. Ни восторженные реляции покойного гетмана Ходкевича, ни даже расточаемые королевичем Владиславом беспристрастные похвалы казакам, которые, по свидетельству и самого Зборовского, своей храбростью и отвагой решили исход войны и принесли победу Польской Короне, — ничто не помогло.

Сенаторы Речи Посполитой сейчас были заняты тем, как разоружить казаков, заставить их взяться за плуг в шляхетских имениях на Украине. «Чего доброго, это быдло еще захочет сравняться с польской шляхтой», — с ужасом думали сенаторы.

Казаки-лисовчики, возвращаясь из-за Дуная, наконец встретились со своими побратимами казаками — героями Хотинской кампании. Они сосредоточивались в кагарлицких лесах и ярах, надеясь получить обещанную сенаторами плату за прошедший тяжелый военный год. Лисовчики теперь группировались вокруг Ивана Сулимы. До Кагарлика дошла только половина тех казаков, которые начинали поход от Дуная. Часть из них ушла с полковником Ганнусей, а некоторые, разбившись на группки, отряды, отправились на Сечь. В кагарлицких ярах и перелесках лисовчики встретились с казаками, разгромившими турок на Днестре. Эти казаки по-братски встретили лисовчиков, привели их на совет старшин в Кагарлик и попросили сказать свое слово.

— Мы к этому непричастные… — из скромности отказывался Иван Сулима, попав на Круг, о котором всю весну мечтали казаки.

— Как это непричастные? — с деланным удивлением спросил Олифир Голуб, возглавивший низовое казачество после Сагайдачного. — Так вы бы сдали оружие, добытое за Дунаем, запорожцам и шли бы к панам старостам землю пахать, что ли! Непричастные!

— А мы причастные? — воскликнул моложавый казак. — Жену с ребенком, отца с матерью оставил на произвол судьбы и пошел, обманутый Сагайдачным, защищать сенаторов с королем от турецкого нашествия. За чертову душу два года мытарился за Днестром, жрал дохлую конину. А теперь…

Иван Сулима как околдованный прислушивался к крику души обманутых королем казаков. Почувствовал, как на его плечо опустилась тяжелая рука друга.

— Неужто и Сулима тоже непричастный? Все мудрим! Давай сюда непричастных… Совет держать будем. Шляхтичи измучили казака своими днестровскими кровопролитными боями. Ты с нами?

— Острянин, милый! Чего же нам ссориться, рад видеть тебя живым и здоровым! Мы, безземельные, всегда с казаками. А слышал, как поддел нас казак? Правильно поддел. За чертову душу головы клали! Вон в Кракове вернувшиеся из плена паны гетманы, выкупленные у турок за паши деньги, уже собираются прибрать казаков к своим рукам, петли для них готовят… Вот наш казак Полторалиха кое-что знает об этом и вам расскажет о намерении этих пленников-шляхтичей. А ну-ка, Карпо, сумеешь ли ты заставить запорожцев слушать тебя? Расскажи им о том, что готовят шляхтичи для нашего брата в Кракове!

Карпо смутился, словно засватанная девушка, и направился к возу. Как всегда, он был без шапки, будто только что встал из-за стола. В рядах лисовчиков он впервые участвовал в сражении. На Запорожье, где каждый казак получал боевое крещение, он еще не был. Никто из здешних казаков не знал его.

Лихо вскочил на воз, едва прикоснувшись к нему рукой. Турецкая карабеля на боку, пистоль за поясом. Сам стройный, как тополь, и крепкий, как дуб. Только теперь догадался он поправить взлохмаченный оселедец на голове.

— Братья казаки! Старшой вашего казачества заставил меня, молодого казака, речь держать, хотя ему самому следовало бы слово молвить. Вот тут говорил человек — за чертову душу… А я не согласен. Мне пришлось беседовать с одним хорошим молодым казаком, бежавшим из турецкой неволи, сыном нашей чигиринской подстаростихи Матрены…

Казаки зашумели, позвали чигиринцев.

— Что он говорит, о ком это, какой сын подстаростихи Матрены? Может, Хмельницкий? Так он же погиб…

— Такие не гибнут, братья казаки! — воскликнул Иван Сулима.

— Так где же он?

— Покажите его нам!

— Все объясню вам, братья, — продолжал молодой казак Полторалиха, поднимая руку. — Живой казак, присматривается, путей домой ищет! Погодите же… Знаете, как святой апостол Петр великомученицу Агату снова девицей сделал?..

— Тьфу ты, чертов казак! — захохотали казаки.

— Святому все можно. Как же он?

— Ясно, не святые горшки лепят, говорил мне этот обученный иезуитами пленник Богдан. А той Агате, сказал, апостол помог. Так вот, нашел он у ворот рая отрубленные иезуитами девичьи груди, да и прилепил их великомученице на свои места.

— Ну и Карпо! Где ты, пан старшой, нашел такого? — хохотали казаки.

— Так что же, стала девицей?

— Ну а как же!.. Так вот, братья мои, и сына пани чигиринской подстаростихи сейчас, так сказать, святой Петр прилепил на службу к шляхтичам.

— Прилепил?