Хоббит, который познал истину

Светлана тащила меня вперед, мои ноги не слушались, она тащила меня, как мать тащит за руку заупрямившегося ребенка, я переставлял ноги, как машина, как голем, мое тело болталось на поворотах из стороны в сторону, как тряпичная кукла (почему, интересно, эта дорожка такая извилистая?), а вокруг происходили странные вещи. Вот в просвете между ветвями мелькнуло бескрайнее кукурузное поле, посреди которого стояло пугало, и, я готов поклясться, пугало взмахнуло рукой, приветствуя нас. Оно не видело нас, оно не могло нас увидеть, даже если бы у него были глаза, — ветви скрывали нас настолько, что даже прославленный эльфийский глаз не различил бы движения живой плоти за густой стеной ветвей и листвы, но я почему-то знаю, что пугало приветствовало именно нас. А потом в ветвях появился новый просвет, я взглянул туда, но там уже не было поля, засеянного кукурузой. Там был бескрайний луг, заросший высокой травой, над которой, мерно покачиваясь, возвышались силуэты лошадей под седлом, бредущих откуда-то слева куда-то направо обманчиво неспешным неутомимым шагом. С такого расстояния нельзя разглядеть всадников, но я и так знаю, что это эльфы. Не спрашивайте меня, откуда я это знаю, я знаю, и все. Пусть это знание вложено извне, пусть сейчас мою душу раздирают информационные потоки, вливающие в меня десятки мегабайт новых данных, какое мне дело до этого? Этого нет, а есть только я, и Светлана, и сад. Впрочем, какой это теперь сад?

Теперь это лес, и наш шаг незаметно превращается в бег. Словно приноравливаясь к изменившемуся способу нашего перемещения, дорога перестает петлять, ее изгибы теперь образуют правильную синусоиду. И с каждым изгибом мир меняется. Уже нет заячьих кустов, теперь вокруг нас высятся гигантские сосны, каждую из которых не обхватить и десятку орков, взявшихся за руки. Сосны так огромны и растут так часто, что я понимаю: здесь не обошлось без магии; это знание выплывает из глубин моей души, будто само по себе, но мне наплевать на это знание. Светлана больше не тащит меня, мы по-прежнему держимся за руки, но теперь мы бежим плечо к плечу, мы бежим в ногу, и наши сердца бьются синхронно. Над правым плечом возникает из ниоткуда низкий и дребезжащий душераздирающий вой. Светлана тревожно оглядывается, и ее глаза наполняются страхом. Но она не сбавляет скорости, и вой разочарованно затихает за нашими спинами, слишком быстро, чтобы угаснуть только из-за расстояния. Что-то непрерывно меняется вокруг, я чувствую, что-то готовится, что-то большое, нет, что-то огромное, что-то очень важное и значительное, что-то красивое, что-то такое, чего никогда не было и больше никогда не будет.

Дорога совершает последний поворот, и лес кончается. Впереди простирается бескрайнее поле, которое надвое рассекает прямая как стрела дорога, вымощенная желтым кирпичом. А вдали высится хрустальный дворец, сверкающий на солнце, полупрозрачный, плывущий в мареве горячего воздуха, и я внезапно понимаю, как вокруг жарко. Стрекочут кузнечики и какие-то другие насекомые, кажется, они называются цикады, палит солнце, а далеко впереди высятся башни, стены и шпили призрачного дворца. Мы стоим, наш безумный бег остался где-то в прошлом, но нам не приходится переводить дыхание, в положении бота есть и свои достоинства. Мы молча стоим и смотрим на далекое чудо, рука Светланы сжимает мою руку до боли, но я не пытаюсь разорвать рукопожатие. А потом она говорит:

— Теперь я кое-что понимаю.

Она оборачивается ко мне, ее лицо становится серьезным, и она добавляет:

— Никому не рассказывай об этом, особенно Максу. Ни в коем случае!

Я хмыкаю с умным видом.

— Все мои действия просматриваются, а все разговоры записываются, — говорю я. — От Макса ничего нельзя скрыть.

Светлана смотрит на меня с высокомерным превосходством.

— Эту запись никто не будет просматривать, — говорит она. — То, чем ты занимаешься в моем обществе, никого не интересует. Предполагается, что все интересное будет изложено в моем отчете, но я не включу в него то, что с нами произошло. И то, что происходит сейчас.

— Почему? И что, вообще, происходит?

Светлана глубоко вздохнула и начала рассказывать:

— Как ты, наверное, уже знаешь, виртуальность строится по субъективному принципу. В любом виртуальном мире в каждый момент времени существует только то, что окружает субъектов. То, что никто никогда не видел, не существует.

— Я знаю это. Ты можешь пропустить базовые объяснения.

Светлана вздохнула еще раз.

— Кажется, я говорю это для себя самой. М-да… Психолог, называется… В общем, виртуальный мир наполняется предметами только тогда, когда в мире появляется субъект. А что происходит, когда субъект куда-то идет?

— На его пути непрерывно возникают новые объекты. И что?

— Вопрос в том, какие это объекты.

— Как какие? Да любые! То, в отношении чего не заданы ограничения, может быть каким угодно.

— Все правильно, но вопрос в другом. Почему объект оказывается именно таким, а не каким-то еще?

— Это как раз вполне понятно. Объект оказывается в точности таким, каким его задали программисты, писавшие соответствующий класс.