Хочу быть бедным (сборник)

А вообще, нужно сказать, что не только в ресторан, но даже и в буфет Дома литераторов попасть стало непросто. Если от Краснопресненской, то это же надо Садовое кольцо переходить, утопия. Если от Пушкинской – обязательно упрёшься в магазин «Фаланстер», снова утопия, к тому же неполезная для здоровья. А мы же не просто так, мы на официальное мероприятье спешим!

Мы – это мы с Лесиным.

Лесин хороший, его бабы любят. Вот и Елизавета Емельянова, предынфарктная любовь моя, сразу – шасть поближе к нему! А Елизавета Емельянова, нужно сказать, это баба прозаика Сенчина. Ну, как баба?.. Женщина. Ну, как женщина?.. Девочка. А Сенчин, как уже сообщалось выше, прозаик. Ну, как прозаик? Матёрый человечище. Глыба. Вот сидит он, весь наглыбившись, и нашу с Лесиным привязанность к своей девочке, сахарной тростиночке, наблюдает. Ну, как тростиночке? Килограммов-то семьдесят в будет в ней. Зато – какие щёчки, что за глазки! Про душу я уж не говорю, душа хорошая. Всё как нам нравится.

Ну и вот. Как известно, всякая жизнь тянется из области наибольшего давления в область наименьшего. Поэтому наша с Лесиным (и Сенчиным, увы) Тростиночка потянулась к нам. Это понятно. Лесин, дай бог ему здоровья, быстро напился и давай просто молчать, держась за Тростиночкину коленку. Или, может быть, за спинку Тростиночкиного стула. Но сам-то, не будь дурак, наверняка о коленке думал! Просто не дотянулся. А я, дай мне здоровья тоже, не напился – ни-ни! Даже наоборот – сижу и стараюсь не смотреть в её сторону. Чтобы легче понравиться.

Заинтригованная невниманием и даже, для пущей убедительности, флиртом с Анастасией Финской (на что только не пойдешь ради любви), Тростиночка, понятно, втрескалась в меня по уши. Так, что про Лесина и думать забыла. И неудивительно! Я же блондин! У меня мускулы! А у Лесина только шарм от аппендицита во всю щёку, и к тому же он не блондин.

Видя такое дело, Сенчин впал одновременно в обиду, гордыню, желчность и эгоизм – словом, во всё то, во что впадает русский писатель, когда женщина у него на глазах устраивает свое долгожданное, долгозванное счастье с блондином.

– Ой, – это Тростиночка говорит, – а я «Независимую газету» не читаю, хи-хи! Ну простите меня! Чем же вы таким, хи-хи, знамениты, Лев Игнатьевич?.. (Вообще-то Лесин меня сразу представил. Но после талантливого вопроса Тростиночки «Как ваше отчество, Лев Васильевич» мы с ней условились, что пусть будет такое.)

И вот тут Сенчин взорвался.

Взрывался он медленно и чернильно – как осьминог под водой. Трезвым, подчеркнуто негромким голосом, глядя на что-то важное в полутора метрах перед собой (кажется, то была банка с огурцами), со следами ушедшей боли в голосе, в общем, как Лермонтов, он произнёс:

– Мне глубоко противно и отвратительно все то, что делает Пирогов. Особенно мне отвратительно все, что касается его «почвенничества». Весь этот его стёб. Я не хотел об этом говорить. Но раз ты меня заставила…

Разумеется, на Тростиночку эта филиппика произвела впечатления не больше, чем мировой финансовый кризис на колибри. Но меня-то она просто убила!!! Эта филиппика! Убила просто! О нравы писательского сообщества! О сколько лжи, сколько зависти и вероломства! О как мелко всё, что наблюдаю я вокруг!

Однако счастье побеждает несчастье. Будучи не в силах наблюдать, как, слегка соприкоснувшись рукавами, мы с Тростиночкой и Е. Лесиным (который, дай бог ему здоровья, просто спал, стоя рядом) пытаемся разобраться в сложном алгоритме разблокирования её мобильного телефона, г-н Шельма и Врун ретировался. Позорно сбежал по лестнице, «обидевшись» и оставив свою женщину на растерзание двум нетрезвым (это так ему должно было показаться) критикам!!! Один из которых к тому же спит!

Хорошо ещё, что я, как обычно, спас положение. По-отечески положив свою бестрепетную ладонь на Тростиночкино плечо, сказал слегка деревянным голосом Одиссея, прибитого гвоздями к мачте: «Ступайте за ним, дитя, сестра моя…» Или нет, я сказал: «Ты нужна ему, дождь – пересохшей земле…» Или нет: «Догоняйте Сенчина, Лиза». На мгновение наши лица предательски сблизились…

Примечание: шрам бывает не от аппендицита, а от аппендоктомии.

На мгновение наши лица предательски сблизились.

И тут я понял, что ей девяносто лет!!!

Ну, как девяносто? Лет сорок точно. А может, тысяча. Или миллион. Или больше. Это же не просто так девка была. Не просто бедная Лиза.

Это мы с Лесиным вчера музу видели.

Saturday, 26th

Прекрасного не понимает никто, кроме Юли Фридман. Надысь листал её дневники и обнаружил интересное наблюдение, сделанное ею во время чтения «Структурной лингвистики» Ю. М. Лотмана, автора «Структурной лингвистики».

Ты белых лебедей кормила,Я рядом плыл. Сошлись кормила…

Лотман восхищается омонимической рифмой – насколько, мол, она информативнее, чем, скажем, тавтологическое:

Ты белых лебедей кормила,А после ты гусей кормила!