Хочу быть бедным (сборник)

Один товарищ упрекнул меня: что же ты, получается, Пиночета предал? Это у Бориса Екимова повесть есть – «Пиночет». Так прозвали председателя колхоза, который запретил своим колхозникам воровать. А дело было аккурат после перестройки, колхозы разваливались, зарплат не платили, техники не было, комбикормов не было, ничего не было, дома скотину кормить нечем. Мог бы и войти в положение – у всех дети ведь… И многие входили. А Пиночет – нет. Банку молока унесла с фермы – осталась без работы, живи как знаешь. Я тогда написал, что пренебрежение милосердием ради общего дела у нас сегодня принято называть «фашизмом». И что альтернативой «фашизму», таким образом, являются эгоизм и безответственность. За отступление от этого и упрекнул меня мой товарищ. Что ж теперь, дескать, – давайте, русские люди, доживайте, гребите каждый под себя – по мне вы и так хорошие?

Так-то так, да наоборот. Воруют – потому что «осознание катастрофы», а от этого «спасайся кто может», тащи с корабля. А если никакой катастрофы нет и корабль не тонет – растаскивать его на доски-брёвна не нужно. Разрозненными сверхусилиями одиночек-пиночетов, даже если эти усилия растиражируют государственные массмедиа и освятит искусство, общего дела не сделаешь. Это уже показала советская история. «Председатель» Михаила Ульянова был, «Коммунист» Евгения Урбанского был – а всё одно воровали. И украли практически всё, до основанья, до травы и речки Воронки. Но уж это осталось. И главное теперь – понять, что «живём мы тут», а раз живём – значит, и умираем, ничего не поделаешь, можно не дёргаться.

ЖИВЁМ – значит, влюбляемся, совершаем стыдные и непростительные ошибки, мечтаем о лучшей доле, лежим на лугу, задрав голову и глядя в это высокое, бесконечное небо, раз в год бросаем курить и раз в двадцать лет перечитываем «Войну и мир», закусывая ослепительно хрустящими солеными огурцами.

МЫ – значит, что всё это не наше личное достояние, не наш отдельный от других опыт, не наше персональное озарение и не наша исключительная ответственность. Люди и поддержат, и, если надо, накажут. На миру не только смерть, но и жизнь красна. Помните, как Николенька Ростов бежит от француза, смешно швырнув в него пистолетом: «Убить, убить МЕНЯ, которого все так любят?..» А солдаты, каждого из которых тоже «все любят», не бегут, идут на штыки. Шрапнель выкашивает шеренгу за шеренгой, но звучит команда «сомкнуть строй», и оставшиеся снова идут. В строю труса нет.

ТУТ – значит, что очень важно иметь место в этом строю. Быть на своём месте. Что ещё про родину скажешь?

Когда она есть – всё не страшно.

Дезертиры вечности

В метро. Аж сердце прихватило. Люди едут. Чух-чух. Качают головами. Милые такие. Много пожилых. А один молоденький совсем, в драных джинсиках, модные волосики сопельками. И тоже наш. Понимаете? Тоже состарится. Сначала как я, потом как они. И будем ехать дальше. Чух-чух. Покачиваться.

Придумал сюжет. Ну так, для рассказца. Молодой священник получает приход. Скажем, сельский. Много пожилых. Ну, бабки ладно, а вот этого, краснорожего, с угрюмым и капризным лицом, ну как он его, сам с пушком вместо бороды, станет называть «сын мой»? Неправильно. Краснорожему непонятно. Скажет, какой сын – я тебе в папаши гожусь. И пойдет дальше комбикорм воровать и водку пить. Но священник неглупый. В души не лезет. Зачем? Нужно сперва понять их. Вот люди со своими проблемами. Нужно понять. Стать не чужим для них. И вот они вместе переживают какое-то событие, какое-то испытание. Священник мог остаться в стороне, не его ответственность, но ведет себя молодцом. И добивается уважения у людей. И может теперь даже тому, с красным лицом, говорить «сын». И тот поймёт. По-своему, но поймёт. Такая вот ерунда пришла в голову, пока в метро на людей смотрел.

Вот ужас-то. Протестантизм… И ни возмущения, ни отпора в душе. Больше того скажу. Вернее, признаюсь. Вам это, возможно, смешным покажется.

Полгода назад познакомился случайно с одной девушкой. В одной компании сидели в кафе. Молоденькая совсем. Разговорились. Да так и просидели часов пять, пока кафе не закрылось. Наверное, раньше её никто не слушал так долго. А ей нужно было многое успеть сказать о себе. Она закончила свой рассказ словами: «Теперь, хоть я в Бога верю, но не уважаю Его». Было уже утро, мы шли по улице, у меня было совсем мало времени на ответ – ей надо было ловить такси. Я стал сбивчиво бормотать, что не надо верить, надо любить, а любить Бога – это всё равно что любить себя, а чтобы любить себя, надо найти свой внутренний центр, «печку», и от неё танцевать, и помнить об этом центре. Всё, что происходит с тобой, все твои мысли, чувства – это ещё не ты, не то, что происходит на самом деле. А ты, положим, просто вышла из дома и идёшь в магазин за кефиром, и вот там, куда ты идёшь, там и ждёт, оттуда и держит тебя Бог.