Холмы России

- А я хочу выспаться с миллионом на бразильском берегу. Ты что-то начал, отец. Ну, ну, еще. Ведь завертелось. Рядом совсем. Много знает о вас. Он видимый и невидимый. Ты знаешь его. Его нет в твоем сознании, так далека твоя мысль от него. Невозможно представить, а он есть. Кто-то вертелся? Поройся в грязи, в нашем дне. Родня на хуторе завелась, а может, есть и еще - не по крови, а от вас уродился.

- О ком ты?

- Так вот и хочу знать. Мне надо. И сейчас влияет.

А не пойму.

Антон Романович задумался.

- Про родню ты упомянул, с чего? Не Жигаревы ли?

По наследнику? Бумаги я зарыл и завещание брата на имя сына его Дмитрия /Кигарева. Отрыть не могли.

Одно лицо той сделки - Грпгор1ж Жнгарев в ту войну где-то на фронте погиб. Было известие. Федор, сын его?

Мог ему сказать? Зачем? Для бунта? Не было смысла.

Им дали землю. Только мечтать, а не бунтовать. Да и Федор мужик тихий. Любил петь. Сколько разных талантов водилось у нас! Без земли - одной какой-нибудь песенкой миллион бы напели. Отпадает Федор... Рыжоха, баба его? - Антон Романович вздохнул.- Грехом своим перед мужем изводилась. Иная и ничего, а эта в какойто год уныла. Видел ее как-то в церкви. Молилась печально, долго. Вот исступленно бы молилась, тогда можно подумать.

- А гадюкой подползла, а? С греха и молилась.

- В печали нет зла.- И снова задумался Антон Романович.- Кто еще? Астанька Желавин?

- Ну. Погадай.

- Бестия, мог знать. Знал, что не положено. Слушать умел. Ему и образование дали, чтоб мог всякий разговор понять и пересказать с умом. Брат специально с собой в Москву брал на деловые свидания. Все схватывал. Получал, и от стола перепадало, и от веселья. Погулять дядюшка твой любил. Тут уж все, и вино, и красотки разные. А вот же к рыжохе потянуло. Про брата, про брата я.

- Желавин что ж, отлетел? - спросил Павел.

Белые зубы старика жестко блеснули из-под нафабренных усов. Он засмеялся.

- Псу была бы чашка полная да хозяин.

- А говорил ты как-то, нашему брату головы рубил?

- Голодный и без хозяина - на всех бросается.

Жив?

- Так, выходит.

- Лучше бы сдох. Никому не нужен. Бродячих псов на живодерню волокут, боятся. И запомни: грызутся насмерть.

- А погладить? Пес ласку любит. Вдруг армяк в зубах да и принесет?

- Осторожно руку-то, злой.

- На жигаревский двор повадился,- вел разговор Павел.

- А что ему там?

- Бабенка во дворе молодая. Жена братца моего.

- Невестка тебе. Пригодится.

-Дочка вышивальщицы нашей,-досказал Павел.

- Родила, значит. Должна быть в мать красива

- Да пес в репьях и постарел. Может, в молодой новую хозяйку почуял?

- Вон ты куда подвел, вон ты куда подвел,- повторил Антон Романович.Не хозяйка, а наше хозяйское унюхал. Уволок?

- Тише.

- Незнамое открылось. Гляди, гляди, и пепел засверкал. Колдовство. Видела бриллианты красавица вышивальщица. И пояс видела. Раз, под секретом, Викентий показывал.

- Зачем?

- Для игры воображения. Потом шитьем как бы ловила тот блеск.

- Ты чего-то не договариваешь, отец?

- То, что происходит по ту сторону рассудка, непередаваемо. Как сны, которые забываем. Она просидела над шалью год. Вышло что-то нелепое. Дядюшка в гневе схватил шаль и выбросил из окна. Случилось чудо.

В некотором отдалении шаль переливалась словно бриллиантовая. Шаль была продана одному богатому англичанину. Воображение превратилось в золото. Дядюшке пришла мысль являть воображение и получать золотом.

В каждом человеке заложена тайна, и она должна являться, и является храмами, картинами, песней, кровью и отчаяньем. Тот же алмаз был замечен человеком в камне и отгранен в драгоценное. Человек, в сущности, страдает потому, что его мучает неразгаданная его же тайна. Вся борьба на свете по врожденным тайнам. Поэтому никогда, никто не объяснит, что и почему. Самая прекрасная и великая мысль - одна из тайн среди множества тайн. Определенного нет и не будет. Сотворено для чего-то. Для конечного. Что там, мы не знаем.

В общем и вкратце дядюшкина теория. Но одна тайна постоянна: страсть к женщине и женская страсть. Брат и решил явить ее как бы видимым. Не знаю, что получилось, и сказать ничего не могу... А дочку ты видел? - внезапно спросил Антон Романович.- Красива? Желавин зря вертеться не будет. Как зовут ее?

- Феня... Родня, дальше некуда. Братец из тюрьмы только что, мучитель жены. А невестка огоньком под откосами вышивает.

- Как это огоньком вышивает?

- Эшелон немецкий спустила.

- Как, дочка!

- Плевала она и на все бриллианты на свете. Сама дороже бриллиантов. Что Желавин унюхал, не знаю.

Видать, тоже инстинкт, предчувствие кола осинового.

Развели псов да сучек на свою глотку. Туда и дорога всему! - Павел сошвырнул со стола рвань с пеплом.

Антон Романович бросился собирать землицу на полу.

- Прах дома. Святое,- шептал, искал землицу и плакал.

Павел обнял его, прижал к груди голову отца.

- Прости!

* * *

Павел снял сапоги, завалился на диван.

- Нельзя сказать всю правду. Я знаю, отец.

Антон Романович сидел в кресле.