Холмы России

Сундук сколочен из досок и жести, оклеен внутри бумагой с нарисованной ярко сказкой о жар-птице. Замок в два кулака хранит клад семейный в сундуке: холсты, рубахи расшитые, платки и полушалки в изморози нафталина; отцовские кресты-награды времен первой мировой войны на самом дне в железной коробке из-под чая, там и серебро в серпастых полтинниках.

Никанор слышал, как за занавеской переодевалась Катя. Вышла, быстро повернулась к зеркалу на комоде, отбросила за спину косу.

"Уж колосится девка",- подумал Никанор.

Кирьян начищал сапоги на крыльце, то щеткой тронет, то суконкой. Блеск так и разжигался на голенищах.

Заиграла гармонь. Звуки, как из родника, чисты, прозрачны.

- Скорей, Киря, а то уйдут,- торопит Катя брата.

Не хочется ему сегодня идти гулять в другую деревню.

Знобко что-то на сердце.

"Иди одна",- решил сказать. Глянул на сестру. Кофта ее на груди, как на колышках, натянута. Юбка широка, обвисает на тонких еще бедрах. Бледно светится от звезд лицо, а в глазах - в самых зрачках - блестит радость... Вот счастливая!

- Пошли,- сказал Кирьян.

Тихонько вошла в избу Гордеевна. Подтянула гирьки на ходиках. Спать уже давно пора. Помолилась перед иконой. За печью - лежанка с сенным матрасом. Сухим листом пахнет от березовых веников. Вянут в печурках пучки трав. Всякая трава на всякую боль назначена, и только на боль души нет травы: не найти ни в дремучем лесу, ни в чистом поле.

- Из Катюшки будет толк. А вот что из малого выйдет, не знаю,- сказал Никанор.- Как-то приладится? - и задумался: жизнь, что коловерть, кого затянет на дно, в самую тину, а кого на быстрину вынесет - плыви по раздолью.

"А тверже на своем бережку: укрепился, трубу выставил и живи".

- Жену бы ему путевую. Громкую очень не надо, а то будешь от ее единоличной власти где-нибудь в конопле дрожать. Даст бог, посчастливит... Не знаешь, кого провожает-то? - полюбопытствовал Никанор.

- Провожает кого-нибудь.

- А Катюшка что говорит?

- А она говорит: ".Не шпиенка я какая-нибудь за ним подглядывать".

За печью, как в зной, мутит дурманом желтой ромашки... Зной и прозрачный звон в лугах. Под этот почудившийся звон Гордеевна и уснула.

Никанор перелег на диван к окну.

Стрекочет сверчок где-то в щели, то затихнет вдруг, будто прислушивается к спящему дому, как что-то, крадучись, потрескивает в недрах его.

Грустно тускнеет окно Фени.

Не спится.

На крыльцо вышла.

Звездный ковш мерцает за гумнами.

Залита туманом река, похожа на заметеленную дорогу, вьется среди темных кустов, и словно это кони вздыбились над глубинами.

"Уйду я отсюда. Брошу все,-думает Феня. Тяжко вздохнула о своем корова в хлеву.- Вот и скотина не спит, такой наш двор непутевый".

За крыльцом прошуршала трава... Кто-то к избе идет...

Нет, вернулся, по задворью пошел... Кто бы это? Недобрый кто ходит или дорогу кто потерял?.. Вот из-за плетня к крыльцу вышел. Остановился.

Феня отошла в тень... Кирька! Напугал-то как!

Стоит она у стены под косой тенью навеса. А лицо от накинутого на плечи платка или от красоты ее такое яркое в этой мгле.

Настороженно дышит. Кирьян и шагнуть боится: не спугнуть бы. Не зря шел, чувствовал - увидит ее. Отстал от ребят за кладями. Тоска какая-то позвала к этой избе.

- Да не бойся ты,- сказал Кирьян.

Феня усмехнулась.

- Ишь, как кобылку в поле уговариваешь.

- Не угодишь, ведь какая.

- Угомонись. Не на собрании прения тут среди ночи разводить. Спать пора.

Закрылась заскрипевшая дверь.

Кинулся Кирьян. Нажал на щеколду: закрыто.

Лампа погасла в избе. Засияли в стекле окошек мокрые звезды.

Из сенцев Феня забралась по лестнице на чердак.

В углу свежее сено свалено. Тут постель ее.

Прислушалась. Ушел Кирьян.

"Чего привязался?" - подумала она. Быстро разделась и под одеяло, холодное еще, не сразу и согрелась.

Закинула за голову руки. Из пустоты скользнул холодок к теплу подмышек.

Вот тут, рядом, Митя, бывало, лежал. Всегда вином от него пахло. Дышал ей в лицо и все смотрел, смотрел в глаза, словно чего-то разгадать хотел. Отвернулась как-то.

- Прячешься?

- Что я прячусь?

- Душу прячешь,- и обезумел, мял ее, что больно и горько было потом.

Тихо пискнуло в ласточкиных гнездах. Светает уже, а она все не сппт, и вдруг пригладилась щекой к подушке, так уютно стало.

На рассвете, когда было еще мглисто, а в соседнем лесу грозно откликалось эхо петушиных криков, Никанор застучал в дверь чулана, где спал сын.

- Кирька,вставай.

Не хочется вставать; сладко спится перед розовой зорькой.

Мгла в чулане поблекла, была молочно-серой над застрехами, от которых сочился свет.

Потянуло запахом махорочного дымка: ждет отец.

На дворе еще свежее, зябко от росы. Избы кажутся

большими и темными, преломлены в тумане, стоят как

будто на горе.

Кирьян снял косу с плетня и вышел на дорогу.

- До солнца пройти три покоса - ходить будешь не босо,- подбодрил Никанор сына, который едва шел; так хотелось спать.

Шли они по краю дороги. Косы хищно покачивались над ними.