Холод пепла

Мы занимались любовью с чувством, которого я не испытывал уже много лет. Нет, это не было очередным завоеванием новой женщины. Я даже не пытался показать себя с лучшей стороны. Я просто отдался глубокому желанию, которое возбуждала во мне Элоиза.

Но абсолютная безмятежность, которую вызвали во мне наши крепкие объятия, длилась недолго. Сон никак не приходил ко мне. Я все время думал о сестре, о подлом нападении, жертвой которого она стала. Мне тяжело в этом признаваться, а тем более писать об этом, но порой мне случалось — когда депрессия сестры усиливалась, — думать об Анне как об обузе и даже говорить себе, что без нее я был бы более счастливым. Полагаю, что в тот или иной момент всех одолевают ужасные мысли, которые никто не осмеливается высказать вслух. Правда, мои мысли периодически повторялись и порой даже становились навязчивыми.

Но той ночью я осознал, что не смогу жить, если Анна умрет. И это не было смутным предположением, лишенным смысла.

Я проснулся около девяти часов утра. Элоиза уже ушла. Как аспирантка, она вела теоретические занятия у студентов первого цикла. Она собиралась так тихо, что я не услышал никакого шума. На кухонном столе я нашел записку:

«Я очень рада, что ты остался у меня на ночь. Я буду занята весь день и приду домой около шести. Сможешь зайти вечером? Надеюсь, что с твоей сестрой все будет хорошо.

Целую».

У меня занятия начинались только в час дня, и поэтому я решил зайти в больницу.

Анна шла на поправку. Вернее, она чувствовала себя настолько хорошо, насколько это возможно после столь жестокого нападения. Врач вновь осмотрел Анну и согласился выписать ее из больницы днем. Тем не менее он предупредил меня, что после подобных переживаний жертва может вести себя неадекватно.

«Я к этому привык», — едва не ответил я.

Анна сидела на кровати в больничной пижаме.

— Кто я? — спросила она меня.

В детстве мы любили играть в одну игру. Один из нас застывал, изобразив на лице выразительную гримасу или приняв особую позу, а другой должен был догадаться, о каком персонаже — реальном или вымышленном — идет речь.

Но сейчас я не был настроен играть. Анна тем более, однако она, вне всякого сомнения, ощущала потребность освободиться от тревоги.

— Не имею ни малейшего представления, — ответил я.

— Подсказка: Мэри Шелли.

— Франкенштейн?

— Угадал, — откликнулась она, печально рассмеявшись.

— Болит? — спросил я, показывая на повязку, наложенную на нос.

— Немного, но терпеть можно. Завтра они сделают мне ринопластику. Похоже, надо вправить перелом, иначе нос останется искривленным. Франкенштейну предстоит пережить пластическую операцию.

— Восстановительную, — поправил я. — Я подожду, когда тебя выпишут, а потом отвезу домой.

— О нет! Не надо играть в сиделку! Сегодня Офелия свободна. Она скоро заедет за мной.

— Но все же я могу тебе помочь…

— Не волнуйся, Офелия проведет со мной весь день. А у тебя и так полно дел.

Выйдя из больницы в начале двенадцатого, я сразу же направился в комиссариат, как и обещал. Новое испытание вызывало во мне подспудную тревогу. Полицейский, с которым я встречался накануне, несомненно, доложил о моем деле, поскольку меня сразу провели к комиссару, едва я назвал свое имя. В унылом кабинете со стандартной обстановкой я вновь попытался последовательно изложить свою историю. Но у меня самого возникло впечатление, будто я путаюсь в лабиринте своего рассказа.

— Я вот что не могу понять, мсье Коше. В ваших вещах рылись, вам угрожали, наконец, у вас украли фильм, который по вашим словам обладает определенной исторической ценностью, но вы не подали жалобу…

Он не упомянул о «вечернем госте» только потому, что я не счел необходимым рассказывать ему о том, что моему коту вспороли живот.

— Понимаю, я поступил легкомысленно, но для меня все это стало настоящим потрясением. Я решил, что мне будет трудно рассказывать о происшедших событиях постороннему человеку.

Комиссар нахмурился. Возможно, я дал ему понять, что нахожу полицейских слишком глупыми, совершенно неспособными понять эту историю. Наконец я дошел до убийства Николь Браше. Правда, я не знал, имеет ли оно непосредственное отношение к первой части моего рассказа. Должен сказать, что я долго колебался, прежде чем решился поведать о трагической судьбе этой старой женщины. Впрочем, в том положении, в какое я попал… Новая тень промелькнула на лице комиссара.

— Подождите. Я должен все записать. Повторите имя этой женщины и дату, когда произошло убийство.

Я напряг память и сообщил комиссару все подробности, которые вычитал в «Юнион». Он озабоченно почесал лоб.

— Вы уверены, что ваш дед умер естественной смертью?

Ко всем вопросам, мучившим меня, комиссар добавил еще один, который я никогда себе не задавал.

— Да, уверен. Ему было девяносто лет. Врачи диагностировали у него инфаркт мозга.