Холодное блюдо

Лицо Генри приподнялось и наклонилось в сторону, когда выставленная рука приняла на себя вес его головы.

– Простой солдат? За время войны он всего лишь раз был близок к настоящей драке – когда проводил со мной три дня в Сайгоне. – Потом он заговорил шепотом, но я был почти уверен, что кроме меня этого никто не услышал. – Кроме Тета…

Я позволил Генри выбивать из Роджера бесплатную консультацию по починке электричества, а сам снова переключился на Вонни. Она смотрела в стеклянные глаза одной из антилоп за стойкой бара.

– Они красивые, – сказала она, не отводя взгляд. – Как думаешь, они чувствуют боль так же, как и мы?

– Нет.

– Правда? – повернулась она ко мне с явным раздражением.

– Правда.

На секунду Вонни продолжила смотреть на меня, а потом перевела разочарованный взгляд на бокал с вином.

– Значит, ты считаешь, что они не чувствуют боль.

– Нет, я сказал, что они не чувствуют боль так, как мы.

– А. – Улыбка медленно вернулась на место. – Я уж подумала, что ты стал идиотом.

– Нет, сыном кузнеца.

Улыбка так и не спа́ла, и Вонни кивнула.

– Раньше ты приходил к нам со своим отцом… Ллойдом.

– Его имени уже никто не помнит. – Я внимательно следил за ней.

– Мне кажется, он нравился моей маме.

– Очередной Лонгмайр на поприще обольщения. Иногда я помогал ему подковывать лошадей, когда был совсем маленьким. Мне казалось, что это больно, поэтому я спросил.

– И что он ответил?

– Папа часто сыпал библейскими изречениями, но тогда он сказал, что скот не чувствует боль так, как люди. Это цена за то, что мы можем думать.

Вонни снова глотнула вина.

– Приятно осознавать, что из всех животных мы чувствуем боль сильнее всех.

Я прикрыл глаза и посмотрел на нее.

– Это что, сарказм с Восточного побережья?

– Нет, это восточная жалость к себе.

– А. – Мне уже приходилось наступать себе на горло. Я умело и с ходу заводил подобные беседы, но они очень быстро меня утомляли. Сначала я их поддерживаю, но потом становится все труднее.

Вонни накрыла мою руку своей, и мне показалось, что я никогда в жизни не ощущал таких горячих ладоней.

– Уолтер, у тебя все хорошо?

Начиналось всегда с этого – с прикосновения и добрых слов. Раньше я чувствовал жар в области глаз и спертость дыхания, но теперь осталась только пустота. Предохранители желаний давно сгорели, и их не спасут никакие пенни.

– Так ты правда хочешь поговорить?

– Ну да, нам все равно больше нечем заняться.

Ее глаза были такими грустными, такими открытыми, поэтому я наклонился ближе и сказал правду:

– Я… почти никогда ничего не чувствую.

Она моргнула.

– Я тоже.

Картина словно в кино – я поворачиваюсь к другу в окопе и спрашиваю, сколько у него осталось патронов. У меня еще две обоймы, а у тебя?

– Я знаю, что у меня есть дела, но мне просто не хватает энергии. В смысле, я уже три недели хочу перевернуть подушку.

– Понимаю… – Вонни отвернулась. – Как Кади?

Вот он я, плыву по Тихому океану жалости к себе, и Вонни кидает мне спасательный круг, чтобы я не опозорился. А все из-за тебя, бармен…

– Отлично. – Я перевел взгляд на Вонни, чтобы убедиться, что ей действительно интересно. Так и было. – Уже освоилась в Филадельфии.

– Она всегда была особенной.

– Да, это правда. – Какое-то время мы сидели молча, пока мой пожар родительского самодовольства медленно успокаивался до мягкого свечения дружеской беседы. Рука Вонни до сих пор покоилась на моей, когда зазвонил телефон.

– Похоже, она тебя нашла. – И рука пропала.

Я наблюдал за тем, как Генри дождался второго звонка – его телефонная фишка – и схватил трубку.

– В «Рыжем пони» очередной прекрасный вечер и непрерывная светская беседа, чем могу помочь? – Его лицо скривилось в одну сторону, будто говоривший только что ему врезал. – Да, он здесь.

Генри протянул провод через весь бар и передал мне телефон. Его взгляд не отпускал мой.

Одной рукой я уложил трубку между подбородком и плечом, а другой поднес бутылку к губам, чтобы сделать глоток.

– Привет, цветочек…

– Привет, идиотина, – сказал голос на другом конце. – Это не дохлая овца.

Я замер, чувствуя, как мир слегка накренился, но затем взял себя в руки и понизил голос:

– Что у нас?

Все посетители бара уставились на меня.

В голосе Вик звучали неведомые для меня ранее нотки – что-то похожее на возбуждение, скрываемое за деловой скукой.

– Мужчина, белый, около двадцати одного года… одно входное отверстие, похоже на 7,62×63.

Я потянулся, чтобы потереть глаза, заметил, как дрожит моя рука, и убрал ее в карман.

– Ладно… позвони в магазин, пусть пришлют Маленькую леди.

Последовала короткая пауза, и я прислушался к помехам на 137-й линии, подключенной к телефону в Дюране.

– А кассиров не надо?

– Нет, только упаковщиков. У меня надежный персонал.

Вик рассмеялась.

– Это ты еще ничего не видел. Сраные овцы тут по всему прошлись; думаю, некоторые даже съели часть его одежды. А еще он весь в дерьме.

– Класс… У моста Хадсон. Мигалки включены?

– Да. – Она ненадолго замолчала, и я снова слушал помехи. – Уолт?

Я уже начал убирать телефон.

– Да?

– Привези пива тихому Бобу и Билли.

Такое я услышал впервые.

– Обязательно. – Я снова начал опускать трубку.

– Уолт?

– Что?