Холодное послание

Преступление было очевидным, и Рябской они не занимались – отконвоировали в следственный комитет, передали с рук на руки следователю и, оставив двух сотрудников ОБППСМ, уехали. Правда, оперуполномоченный Микулов остался, на всякий случай – мало ли что Рябская выкинет, а ну как начнет отказываться от явки с повинной, тут он с ней мягко, ненавязчиво побеседует: мол, нехорошо, бывшая гражданочка, будущая подсудимая, вот же ваши собственноручно изложенные факты, что вы, пребывая в хмельном состоянии, неоднократно ударили ножом гражданина Белого Ю. А. в область груди.

Конечно, Микулов толк в «мягких беседах» с задержанным знал, что твой ежик, но Рябская, во-первых, хоть и рецидивистка, но не опасная, а во-вторых, находилась в таком подавленном состоянии, что оставлять на Микулова ее можно было с чистой совестью.

Когда она немного пришла в себя – чему в немалой мере способствовал укол, вкаченный ей добрым доктором Легостаевым, – Вика не только добровольно призналась в убийстве, но и рассказала, что знала только она одна: об изнасиловании, которое произошло в ее такой далекой юности. Калинин с Вершиным ушам своим не поверили. Потерявшая всю свою защитную корку, как будто сломавшаяся Рябская, рассказала и о гонорее, и о дяде Борисе, и обо всем, о чем так долго молчала. Ее словно переклинило после убийства – на тебе, две судимости, наркоманка, проститутка, а тут разрыдалась горько, горючими слезами, стала совсем беззащитной.

– В каком году тебя изнасиловали? – спросил Калинин.

Вика всхлипнула.

– В 2001-м, в июле 2001 года…

– Где?

– На улице Туннельной… по дороге домой…

– Опознать насильника сможешь?

– Я уже его опознала, я его убила, убила! – заорала Вика, и у нее опять началась истерика; она стала рвать на себе волосы и выть. Вершин покрутил пальцем у виска и, когда трясущуюся Вику увели, укоризненно сказал капитану:

– Только успокоилась, а ты лезешь! Все тебе надо! Теперь сам и вези ее, у меня от этих криков голова раскалывается.

– Ну прости.

– Не прощу! На кой тебе ляд, сможет ли она опознать насильника, если он все равно уже мертвый?

– Ты о сроках давности что-нибудь знаешь?

– Это изнасилование, Сеня, а оно возбуждается не иначе, как по заявлению потерпевшей! Она что, по-твоему, сейчас припрется к следователю и скажет: «Здрасте, меня трахнули десять лет назад, хочу вот заявить…», как в том анекдоте: «Дак ведь все сроки уже вышли! – А мне вспомнить приятно…»

– Во-первых, прошло всего девять лет, а не десять. Во-вторых, Рябская сейчас будет рассказывать в комитете, из-за чего именно начала махать ножом, и, может быть, получит в итоге срок за убийство в состоянии аффекта, а не за статью сто пятую. Будет рассказывать – упомянет насильника, а ей, когда тот подонок ее поймал на Туннельной, было четырнадцать, то есть это уже никак не частно-публичное обвинение, а публичное, самое что ни на есть, то есть заявление ее не нужно… И потом: разбой был? Телефон спер? Был, спер. В рот девчонке свой хрен засунул? Засунул. А это опять же уже другая статья, нежели изнасилование – насильственные действия сексуального характера, и тоже третья часть. А поскольку обе статьи особо тяжкие, сколько должно пройти времени до окончания срока давности? Пятнадцать лет. Вот и считай. Саня, Саня…

– Сеня, Сеня, – в тон ему ответил вмиг погрустневший Вершин. – Это что же, после допроса доблестное прокурорско-комитетское братство выделит нам рапорта на три статьи, и будем мы доказывать, что именно покойный в свое время испортил жизнь подозреваемой Рябской до того, что она его даже грохнула?

– Еще хуже, Санечка.

– Куда хуже? Ты представляешь, сколько мороки, ведь одного ее опознания для дела не хватит, устанем очевидцев выискивать, да и где они были, очевидцы, когда девочку насиловали…

– А хуже туда, – зловеще сказал Калинин, – что есть у меня сомнения в виновности Белого, причем сомнения неустранимые.

– Какие еще сомнения?

– Покойному сколько лет?

– Тридцать четыре.

– Алкоголик?

– Соседи говорят, ни в коем разе, у него половина желудка вырезана и с печенью что-то, да ты посмотри, он же выглядит на все пятьдесят. У него еще и дочка-инвалид с ДЦП, так что деньги в основном на лечение уходят. Образцовый семьянин…

– Да уж, образцовый. Вернется жена с больной дочкой из санатория, а мужа нет, мужа убила проститутка, вызванная на дом… Я не к этому веду. То есть тогда, когда Рябскую изнасиловали, Белому было двадцать пять.

– Совершенно верно мыслишь.

– А Рябская описывала человека за сорок. То есть такого, какой сейчас мог бы выглядеть старо, как и Белый, но ему было бы уже под полтинник.

Вершин скривился.

– Да девчонке четырнадцать было, ей все двадцатипятилетние должны стариками казаться или хотя бы предпенсионного возраста.

– Э-э, нет. Рябская конкретно сказала: насильник был очень взрослым, она запомнила, что кожа была чуть дряблая, изо рта воняло, а на голове были залысины. Видел ты у Белого залысины?