Холодное сердце

И плот с такою быстротой

Летел, что холмы над рекой

Сливались в смутную равнину!

И оглянуться не успели –

Примчались в Кёльн. Сказал Михель:

«Ну вы, сметливы, в самом деле –

Последнюю сдавать здесь ель!

Вы мните, надо столько леса

Всем здешним жителям! Ха-ха!

Торговцы здесь хитрее беса,

А вас надуть им – чепуха!

Ваш лес берут за полцены

И мчатся, жадностью полны,

К голландцам – там они с лихвою

За дерево дарят деньгою!

Сдадим мы здешним мелкий лес,

Голландцам – брёвна остальные:

У них особый интерес,

И деньги нам дадут большие.

Хозяину дадим сполна

Что следует по ценам Кёльна,

А сверх того (мы братцы вольны!) –

Пусть наша сбережёт казна!»

Не долго сплавщики судили,

Перечить было им невмочь,

И дело хитрое свершили

По слову умному точь-в-точь.

Товар хозяйский дорогой

Ребята в Роттердам погнали

И за него большой деньгой –

В четыре раза больше взяли!

Михель все деньги поделил,

Хозяину оставил долю,

Парням бездумным подарил

Возможность побуянить вволю!

У тех кружилась голова!

Пошло безумное веселье:

Картишки, пьянство и безделье!

Сказать – не отыщу слова,

Какая жизнь у них пошла!

Вот сколько злато вносит зла!

Пока все деньги не пропили,

Домой они не возвратились!

Голландцев пьянки с той поры

Парням казались сущим раем,

Михель-Голландец, царь игры,

Король! был ими обожаем!

Не раз уж плотогоны наши

В Голландии блюли разврат,

И мал-помалу полны чаши,

Картишки, гульки, ложь и мат…

Да, словом, всю, что можно, гадость

Беспечно, быстро наша младость

В свои края перевезла –

И вот откуда столько зла!

Хозяева беды не знали,

И долго парни так гуляли…

Но вот узнал об этом свет –

Зачинщика искали… нет!

Как в воду канул наш Михель!

Петер

Быть может, помер?

Хозяин

Нет! Досель

Он, говорят, в лесу хозяин –

Гроза и леса и окраин!

Как царь, неслыханно богат,

Он поделиться с каждым рад,

И кой-кому помог уж, знаю.

Да только вот не пожелаю

Я взять с него хотя б монету!

Он даром деньги не даёт,

И тут благодеянья нету!

С тебя возьмёт такое чёрт,

Что подороже будет злата!

И будешь век о том жалеть!

Да, слишком велика расплата!

С ним лучше дело не иметь!

А больше нечего сказать.

Что правда, ложь – чего гадать.

Одно, пожалуй, только верно:

Жесток и зол Михель безмерно!

В такие ночи, как сейчас,

Когда хохочет непогода,

Буянит злобной бури глас

И будит страх среди народа,

Там, наверху седой горы,

Где лес не рубят топоры,

Где всякому пройти досада,

Похуже, может, даже ада,

Топор великого Михеля

Ломает, рубит стары ели.

Однажды видел мой отец

(Он был отчаянный храбрец,

Пришёл в проклятые владенья),

Как, словно сук, сломал Михель

Большую, в пять обхватов, ель –

В одно какое-то мгновенье!

А в чьи плоты идут потом

Такие ели, я не знаю;

Но если был бы я купцом,

Голландцем иль с другого краю,

Я бы давал за них не злато –

Не пожалел бы и картечь7

Достойная ему расплата!

Корабль даёт такую течь,

Что молнией летит на дно,

Когда хотя б одно бревно

В него попало от Михеля.

Да, прокляты такие ели:

Лишь только Великан-Михель

Вновь на горе сломает ель,

Бревно, как сито, протекает,

Ничто корабль уж не спасает!

Вот потому и слышит люд

Весь год о кораблекрушеньях,

Поверьте, справедлив мой суд:

Виной Михеля ухищренья.

Когда б не он, то по воде

Мы странствовали б, как по суше!

Он виноват во всей беде,

Им наш покой и был разрушен!..

Старик угрюмо замолчал,

Душой задумался глубоко

Над их неотвратимым роком

И, вставши, чистить трубку стал.

Хозяин

Вот так рассказывали деды!

Как ни крути, а горе, беды, –

Всё «подарил» нам великан,

Он породил лихой обман…

Богатство даст он вам любое,

Но страх быть этим богачом:

Взамен отнимет он святое

И сделает своим рабом…

Иезикиил Толстый, Тощий

Сам Шлюркер, хоть Красивый Вильм…

Их жизнь темней глубокой нощи –

Я не хотел бы быть таким…

Пока рассказывал старик,

Умолкнул бури злобный крик,

И он, уже смыкая очи,

Ушёл, желав спокойной ночи.

Еды отменной съев добавку,

Улёгся Петер спать на лавку,

Ему постлали под окном.

Когда ж утих заснувший дом,

Заснул и угольщик тревожно.

Да, никогда ужасней снов

Не видел юный златолов –

Терпеть их было невозможно!

То снился Пе

тру великан,

Как он, раскрывши свой карман,

Мигал, заманивая златом:

«Тебе, голубчик, жить богатым!»;

То вдруг Стеклянный Человечек

На синей вазочке верхом

Со смехом облетал весь дом,

То вдруг он убивал овечек

И отнимал у них сердца,

То вдруг ругал у церкви нищих,

Просивших денег или пищи, –

Кошмарам не было конца.

Всю ночь два голоса над ним

Звенели, споря меж собою:

Один был злобным и глухим,

Другой был звонок добротою.

Над левым ухом первый пел,

Лукавым голосом гудел:

«Оставь и молот и лопату,

Беги ко злату, злату, злату!

В работе бедный век забыт,

Кто деньги любит – вечно сыт!

Кто нищий, тот всегда томится,

И лишь богатый веселится!..».

Над правым ухом пел второй,

Звенел весёлой добротой:

«Под самою высокой елью,

Во драгоценном подземелье,

Где пробуждён хрусталь-родник, –

Среди корней живёт старик…»

Ох, Петер, Петер! Что же дале?

Увы, мозги тебе соврали!

Ты глуп, как придорожный пень,

И рифмы звать не научился,

Хоть и пришёл в воскресный день,

И в полдень ровную родился!

И не хватает только слова:

«Воскресный» – скажешь рифму тут –

Слова другие вмиг придут,

И всё – строфа тебе готова!

В ночной ужасной тишине

Стонал и охал Петр во сне: