Холодный огонь

Генри протянул ей старческую руку в пигментных пятнах, и Холли сидела, взяв его кисть, и ждала, когда снова сможет заговорить. В другом конце комнаты, где смотрели телевизор, зазвенели колокольчики, заиграли трубы.

Родители Джима погибли не в автокатастрофе. Он ее выдумал, чтобы не вспоминать кошмарную правду.

Она знала. Она знала, но не хотела знать.

Ее последний кошмар был не предупреждением, это было воспоминание, которое Джим спроецировал в ее сознание, когда они оба спали. В том сне она была не собой. Она была Джимом. Так же как две ночи назад была во сне Леной. Если бы во сне появилось зеркало, она бы увидела в отражении Джима, как видела в темном окне мельницы лицо Лены. Она будто снова очутилась в залитом кровью ресторане и никак не могла блокировать в сознании картину этого ужаса. Холли трясло.

Испугавшись за Джима, она опять посмотрела во двор.

– Они неделю выступали в клубе в Атланте, – сказал Генри. – Пошли пообедать в любимый ресторан Джима, он его запомнил с их прошлого приезда.

– Кто был убийца? – дрожащим голосом спросила Холли.

– Простой сумасшедший. От этого еще тяжелее. Взял и ни с того ни с сего поубивал людей.

– Сколько людей погибло?

– Много.

– Генри, сколько?

– Двадцать четыре.

Холли представила, как маленький Джим во время этой бойни ползет по телам убитых. Зал ресторана сотрясается от криков ужаса и боли, трупы пахнут кровью и рвотой, желчью и мочой. Холли снова услышала автоматную очередь. Тра-тата-тата-тата-тата-тата. И без конца повторяющееся «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста» перепуганной до смерти молоденькой официантки. Даже во сне это было запредельно жутко. Все отдельно взятые ужасы и вся человеческая жестокость слились в одном кошмаре. Даже у взрослого человека, пережившего такое, на реабилитацию ушли бы годы и годы, а для десятилетнего мальчика такая реабилитация оказалась невозможной, реальность для него стала невыносимой, ему потребовалось отрицание, и единственным средством, которым он удерживал себя от безумия, стали фантазии.

– Джимми один спасся, – продолжал свой рассказ Генри. – Если бы полиция приехала на несколько секунд позже, он бы тоже погиб. Копы пристрелили того психа.

Генри чуть сильнее сжал руку Холли.

– Они нашли Джима в углу зала, он забрался на колени Джейми, на руки к своему отцу, и сидел там весь… в его крови.

Холли вспомнила, чем заканчивался сон.

…сумасшедший идет за ней, переворачивает столы, пинает стулья, она заползает в угол, оказывается на коленях у мертвого мужчины, псих приближается, поднимает карабин, она не хочет смотреть на него, как перед смертью смотрела официантка, поэтому поворачивается к мертвому мужчине.

И еще Холли вспомнила, как ее душили рвотные позывы, когда она проснулась.

Если бы во сне она успела посмотреть на мертвого мужчину, то увидела бы лицо отца Джима.

В комнате снова раздались птичьи крики. Теперь они стали громче. Двое ходячих пациентов подошли к камину проверить, не сидит ли какая-нибудь птица на заслонке в дымоходе.

– Весь в его крови, – тихо повторил Генри.

Было видно, что даже спустя столько лет ему было невыносимо больно об этом думать.

Маленький мальчик не только сидел на коленях своего убитого папы, он наверняка знал, что мама тоже мертва и лежит где-то среди трупов, и сознавал, что теперь остался совсем один.

Джим сидел на красной скамейке во дворе «Тихой гавани». Был конец августа – пик засухи, но небо стояло необычно низко, словно готовилось пролить на землю накопившуюся влагу, и в то же время напоминало опрокинутую урну с пеплом. Поздние летние цветы, утратившие под палящим солнцем яркие краски, свешивались с клумб на широкие пешеходные дорожки. Листва на деревьях дрожала от легкого ветра, как будто ее бил озноб.

Что-то надвигается. Оно уже рядом.

Джим цеплялся за теорию Холли и убеждал себя в том, что ничего не появится, если он не захочет. Нужно себя контролировать, и тогда они выживут.

Но он чувствовал, как приближается нечто.

Нечто.

Птицы умолкли.

Холли отпустила руку Генри, достала из сумочки упаковку носовых платков, высморкалась и промокнула глаза.

– Он винит себя в смерти родителей, – справившись наконец со слезами, произнесла она.

– Я знаю, он всегда винил себя. Он никогда об этом не говорил, но по нему было заметно. Очевидно, он думает, что мог их спасти и не спас.

– Но почему? Ему ведь было всего десять лет. Как бы он остановил взрослого человека с автоматом? Господи, и почему он взвалил на себя такую ответственность?

На секунду яркие глаза Генри потускнели, а лицо, и без того перекошенное и обрюзгшее, от невыразимой печали обвисло еще больше.

– Я много раз пытался это выяснить, – наконец сказал Генри. – Сажал Джимми на руки и беседовал с ним, как Лена, – она все время пыталась с ним разговаривать. Но он замкнулся в себе и не хотел отвечать, почему винит себя… Почему так себя ненавидит.

Холли посмотрела на часы – Джим слишком долго оставался один. Но как можно прервать Генри Айронхарта? Ведь она пришла именно затем, чтобы выслушать его рассказ.