Холоп-ополченец [Книга 1]

Когда они сошли вниз, в горницу, на лавке у окна сидел Козьма Миныч и рядом с ним тощий монах с испитым лицом.

— Вот кстати пришел, Дорофей, — сказал Козьма Миныч, здороваясь с братом. — Гляди, гостя какого привел я с собора. С самой Москвы пришел, патриаршее повеление принес — пост на весь народ строгий наложен на четыре дня… Да, Татьяна Семеновна, — обратился он к жене, хлопотавшей около накрытого стола, — с нонешнего же дня патриаршее повеление сполнять подобает. Как у тебя ноне обед — по повеленью?

— Да чтой-то ты, Козьма Миныч, — обиженно ответила Татьяна Семеновна. — Чай, сам знаешь, что ноне рождественский пост. Не нехристи мы какие. Неужто скоромное готовить будем.

— Пост посту рознь, — наставительно проговорил Козьма Миныч. — Строгий пост — стало быть, без рыбы и без масла.

— Ой, да как же то? — всполошилась Татьяна Семеновна. — А у меня на вторую перемену лещ с кашей. На первую-то щи с грибами без рыбы, а на вторую — лещ. Как же быть-то?

— Ништо, — успокоил ее хозяин. — Ты сказывала, с кашей у тебя лещ-то. Ну вот мы кашу-то и поедим во славу божию без леща.

— Владыка про рыбу ничего не поминал, — нерешительно заметил монах. После дорожной голодовки ему очень не хотелось отказываться от жирного леща.

— О том и поминать нечего, — твердо заявил Козьма Миныч. — Строгий пост по уставу без рыбы и без масла.

— А леща-то куда ж? — возвращаясь к своему, сокрушенно заметила Татьяна Семеновна. — Неужто в людскую отдать? Изжарен ведь. А может, заморозить, так за четыре дни не спортится? — прибавила она себе в утешенье.

— Ведомо, не спортится, — не утерпела Домна Терентьевна, — сольцы немного посыпать, да…

Но Татьяна Семеновна, не дослушав, отвернулась к столу, и Домна Терентьевна замолчала, поджав губы.

Козьма Миныч между тем обстоятельно расспрашивал монаха про Москву. Все ли там слава богу? И довольно ли войска у царя Василия Ивановича?

— Прогневался на народ свой господь по грехам нашим, — повествовал нараспев монах. — Не тихо на Москве. Ивашка Болотников с холопами да с казаками под самой Москвой стоит, прелестные[4] письма шлет, волю холопам сулит, как на Москву придет. Замутился народишка, ждет, бунтуется. А у великого государя войска почитай что нет совсем. Скопина-Шуйского князя отряд, да Мстиславский князь со своим полком пришел. А Воротынский князь один пришел. Отряд-то его весь у вас тут, под Арзамасом, побили.

Услышав про Воротынского, Марфуша вся насторожилась. Мишенькин князь. И один, без войска. Наверно, Мишенька, как услышал про то, к нему на Москву пробираться стал. Может, и обозчиков своих повел. Марфуша с ожиданьем смотрела на монаха, не скажет ли он еще чего-нибудь про князя или про самого Мишеньку. Может, встретил, как из Москвы-то шел.

В это время отворилась дверь, и вошли с низкими поклонами старшие приказчики, обедавшие за хозяйским столом. За ними баба несла огромный чугун, из которого густым облаком валил жирный пар, сразу наполнивший горницу теплым запахом грибов и кислой капусты.

Пока все рассаживались вокруг длинного стола, Козьма Миныч объяснил приказчикам, что это тот самый инок, о котором теперь весь город говорит, — принесший в Нижний повеленье владыки.

— Большое доверие, стало быть, имеет к тебе великий патриарх, — заметил седобородый старший приказчик, — коли с таким важным делом послал.

— Не меня одного, — смиренно промолвил монах, — много нас, иноков, бредет ноне по всей русской земле, к покаянию народ призывают. Кои дойдут, а коих воры да шиши и прирежут. Много их ноне по дорогам бродит. Вот и меня, грешного, мало не прикончили под самой почитай Москвой.

— Ахти, страсти какие! — вскрикнула, не удержавшись, Домна Терентьевна.

Козьма Миныч неодобрительно посмотрел на нее и промолвил:

— Поведай нам, отче, какие тебе господь испытания послал.

Монах с сожалением посмотрел на почти полную чашку густых щей, но не посмел противоречить хозяину, положил ложку и заговорил нараспев:

— Только что отслужили нам соборне молебен в путь шествующим, и разбрелись мы по разным дорогам — кто на Рязань, кто на Ярослав, кто на Тверь, — а я на Муром, а там норовил на Нижний. Вышел с Покровских ворот, иду это, творя молитвы. И вдруг, только лишь прошел сво́рот на Коломенское, — а там, слышно, Ивашка Болотников со своими ворами стоит, — как на меня наскочут сзади невесть сколько разбойников и ну меня конями топтать и саблями колоть. Уж я отходную себе честь стал, думаю, тотчас душенька моя богу предстанет, а тут из-за леса молодец с мечом. Как кинется на лихих разбойников! Порубил их всех, а меня свободил. Кои живы остались, наутек кинулись…

— Неужто один всех порубил? — с сомнением спросил Дорофей.

— Там-то следом отряд его подоспел — на Москву он к Шуйскому вел. Да уж тех-то и след простыл.

— Стало быть, храбрый воин, — проговорил одобрительно Козьма Миныч. — Кто ж такой будет? — спросил он монаха.

Марфуша напряженно слушала монаха. Ей казалось, что таким удальцом мог быть только ее Мишенька. Она то краснела, то бледнела, мечтая и боясь услышать сейчас его имя.