Холст, свернутый в трубку

Он всасывает все содержимое моего стакана единым махом. Я ожидаю чего угодно, но только не такого. Я уверен, что глаза его встретятся на переносице, оттолкнутся от нее, как бильярдные шарики, и разбегутся в разные стороны. Что дыхание его перекроет, как газовую трубу вентилем. В конце концов, он может хотя бы поперхнуться - приличия ради. Не случается ничего. Он просто выпивает все это.

Затем поднимает двумя пальцами кувшин и с сожалением убеждается, что в нем ничего нет. Тыкает вилкой в кусок ветчины на моей тарелке, вяло сует мясо в рот и проглатывает.

- Ну как? - интересуюсь я. - Оригинально? Тонко?

- Я уже пил такое, - флегматично отвечает он. - В детстве. Тогда это называлось "микстура от кашля". Ты когда-нибудь кашляешь, дружище?

- Нет...

- Неудивительно. Стакан этой гадости способен избавить от кашля на целый месяц. И сколько это стоит?

Я называю цену.

- Одна порция этой микстуры стоит столько же, как три бутылки водки в России, - сообщает он, скалькулировав что-то в голове, помогая мыслительному процессу шевелением светлых кустистых бровей.

Я терпеливо жду, когда он начнет пьянеть. Ни малейших признаков этого не наблюдается.

- По моим расчетам вы должны быть уже изрядно пьяны, - говорю я.

- Почему вы сидите на стуле, а не лежите под столом?

Он прерывает размышления и смотрит на меня.

- Стакан сорокаградусного - водки, рома, бренди или той же текилы - это фон, - произносит он. - Сам по себе фон не имеет значения. Это как грунтовка, которая кладется на холст. Когда грунтовка хорошо улеглась, когда она на своем месте, можно рисовать контур и начинать класть мазки. Если ты будешь рисовать маслом прямо по холсту, то получишь просто мазню. Некоторые так и делают. Они называют эту мазню современным искусством и подводят под это теоретическую базу. Но я не люблю халтуры. Я предпочитаю добротную школу. Я грунтую холсты сам. И первый стакан водки тоже выпиваю сам. Импровизация - потом.

- Вы художник?

- Художник, - соглашается он и тяжело вздыхает. - Так уж не повезло. Знаешь, как я пишу! Всякие ваши Веласкесы-Дали в подметки мне не годятся. И что с того? Не в то время я родился. И не в том месте. Сейчас ведь чего в моде? Мазня как курица лапой. А я - реалист. Кому сейчас нужна хорошая школа?

Он поворачивается. Бесцеремонно хватает официанта, пробегающего мимо, за руку.

- Эй, парнишка, - говорит он, - ты это, текилу свою рюмками не таскай, тебе же больше работы. Принеси сюда всю бутылку. Мы ее сами разольем как нам нужно. И две бутылки минералки. Запивать вашу дрянь будем.

Через пять минут я обнаруживаю, что осторожно втягиваю губами текилу из наполненного наполовину бокала. Художник бодро булькает из стакана, запрокинув голову, кадык под его растрепанной бородой ходит туда-сюда.

- Вот это уже лучше, - говорит он, стукнув дном опустошенного стакана по столу. - Основная работа пошла. Прорисовка, так сказать, деталей. Деталечек и маленьких таких деталюшечек.

- В каком городе вы живете? - спрашиваю я, пытаясь представить что-нибудь российское. В голову не лезет ничего, кроме снега и медведей.

- В Жуковке.

- Это большой город?

- Это не город. Дыра дырой. Деревня. Уехал я из города, дружище.

Уехал. Потому как там еще хуже было. Сейчас ведь что город непотребство, злость да корысть безобразная! Пусть, думаю, заказчики ко мне в деревню поездят. И что ты думаешь? Ездят, как миленькие! На джипах своих японских нашу грязь месят! Помнят еще люди Сергея Можайского!

Он гордо выпячивает нижнюю губу, скребет пальцами в бороде.

- Вы пользуетесь большой популярностью, Сергей?

- Да какая там популярность... Не понимают нынче гениев! Нет спросу на хорошие картины. Ну и хрен с ними! - Он перегибается через стол, доверительно приближается губами к моему уху. - Я сейчас в основном репродукции пишу. Представляешь, приезжает ко мне такое брателло, всё в золотых цепях, пальцы не гнутся. "Серега, - говорит оно мне, - я вот с Голландии альбомчик привез. И вот эта натюрморда мне нравится". И показывает мне какую-нибудь голую бабу, кисти, к примеру, Рубенса. "Ты мне нарисуй пять штук, - говорит мне это брателло, - токо шоб все одинаковые были. Я четыре у себя в комнатах повешу, чтоб красивше было. А пятую своей марухе подарю на день Святого Валентина. Она у меня от такой художественности шибко тащится - типа как понимает. И чтоб там все при всем было - типа мазок в мазок". - "Без проблем, - говорю я, - пять штук баксов на стол, авансом, а когда сделаю, еще десять штук добавишь". И через два месяца все готово. Принимай товар. Сам Рубенс не отличит.

Я вдруг ловлю себя на том, что Сергей говорит вовсе не на испанском языке. "Брателло", "маруха" - я никогда не слышал таких слов. Однако я понимаю все, что он говорит. Почему-то это не удивляет меня.

Чувствуется, что художник затронул любимую тему и готов разговаривать об этом как угодно долго. Не могу сказать, что живопись интересует меня. Я пытаюсь сменить тему.

- Как вам нравится наш городок? - спрашиваю я. - Многие находят его весьма привлекательным.

- Какой городок? Как называется?