Хор

До самого последнего своего дня Андерс так и не вытравил из обихода собственных трезвых мыслей одну, нетрезвую, словно приблудную, которой отчаянно стыдился, словно средневекового суеверия (оно было бы не к лицу служащему крупнейшей национальной страховой компании). Мысль эта была довольно проста и сводилась к следующему: разгадай он вовремя скрытый смысл происходившего там, в хлеву, на ферме герра Цоллера, то, возможно, мог бы затем избежать этой глухой, узкой, словно тоннель, дороги, ступив на которую, он слишком поздно понял, что для него на этом пути, уже до самого конца, не будет ни поворотов, ни ответвлений, ни возможности заднего хода, ни даже мизерных послаблений, касательных скорости к этому концу приближения.

Но тогда, через двое суток после бегства из предместья Клауфбаха, с фермы герра Цоллера, уже готовые довериться временной безопасности в погребе Греты и Ганса Шиффер, поначалу напуганной, но доброжелательной крестьянской четы из Эрлау (на которую Андерссумел воздействовать своими почтительными манерами, почти безакцентным немецким и половиной стопки постельного белья, которой снабдил его герр Цоллер), ему и ей, вздрагивавшим и беспрерывно молившимся, оставалось уповать лишь на чудо.

Андерс, по счастью, сохранил при себе нидерландский паспорт, но оба понимали, что если у нее, остарбайтерки, на руках окажется даже более-менее приемлемая европейская "липа" (даже самого лучшего, нейтрального, то есть шведского или швейцарского происхождения), то сама она, в качестве "свободной женщины", неизбежно предстанет пред милующие или карающие очи голодного до всего сразу восточноевропейского победителя. И потом, через две недели, когда оказалось, что война закончилась, и родственник крестьянской четы, пожилой саксонский нотариус, сумел (за оставшуюся половину бельевой стопки) раздобыть потрепанный билет Польской студенческой корпорации, где не требовалась фотография, но зато значилось, что она (там было поставлено польское имя) носит, как и Андерс, фамилию ван Риддердейк, ибо является его законной супругой с тысяча девятьсот сорокового года, то есть с тех пор, как их брак был зарегистрирован муниципалитетом города Утрехта (куда невеста прежде приезжала в качестве туристки) – и такая же пометка была сделана в паспорте Андерса, благо, что умельцев подобного дела за годы войны развелось в изобилии, – и они двинулись – пешком, попутными грузовиками, телегами, товарными вагонами –  к западной границе советской оккупационной зоны, о которой они слышали что-то смутное, противоречивое, но всегда жуткое, – Андерс сразу же начал целенаправленно вытравлять из памяти события прошлого – и ее, свою любовь, свою жену перед Богом, призывал к тому же.

Они обязаны были всю свою волю, силы, весь свой ум, свою изворотливость – сосредоточить целиком в одной точке, – той, когда эти волшебные, призрачные бумажки попадут наконец в ручищихрипло дышащего бойца на контрольно-пропускном пункте.

…Последние пятьдесят километров им посчастливилось проехать на собственном велосипеде – вполне еще ходком, купленном в каком-то живописном предместье за три из шести пачек американских сигарет, которые они чудом обнаружили в подорванном "виллисе".

4.

Она сидела сзади, молчащая, неживая от ужаса, лавинообразно нараставшего в них обоих с каждым километром, с каждым метром. Ловко виляя по искореженной бомбардировкой и танками дороге, привычно ощущая руль такой же частью тела, как свои руки, безжалостно подгоняемый в спину ее свинцовым молчанием, Андерс, тем не менее, двигался словно бы в сторону, обратную той, что наметил.

…Он видел перед собой набережную канала Oudegracht, самую любимую свою часть Утрехта (где он как раз и поселился, с тех пор как закончил гимназию во Влаардингене и переехал сюда из дома родителей), – он ехал как раз мимо ювелирной лавки, когда вылетевший навстречу автомобиль заставил его резко рвануть руль – и вот он уже барахтается в холодном канале – куда, миг спустя, прыгает рослый, как и он, парень.

Потом, переодетые в сухое (Андерс дал парню свою одежду и обувь), они согреваются красным вином, отпуская смачные словечки в адрес смывшегося автомобилиста, и, главным образом, хохоча. Вы здесь, in Holland, – канадец энергично поводит плечами, обживая шерстяной свитер Андерса, – вы, мне сдается, уже из материнской утробы выкатываетесь на велосипеде! Нет, – уточняет подвыпивший Андерс, – нас уже зачинают на велосипеде, и мы будем зачинать своих детей на велосипеде, и наши дети так же зачнут наших внуков!.. (Как жаль, что тот парень вскоре вернулся в свою страну – далекую, мало представимую - с пугающей онкологической аббревиатурой СА.)