Хороший день для зомби-апокалипсиса

Шаг… дверь заперта. Следующая… сдавленный хрип за дверью, тут же маркером рисую жирную букву «З». Снова, и снова… Первые два этажа прошли без приключений, на третьем к нам медленно, как-то даже нерешительно, заковылял старенький зомби с палочкой.

— Ну бля… — выдохнул Сашка и даже не стал тратить на того патрон, обойдясь сапёрной лопаткой и аккуратно переступая через тело.

— Всё, — констатирую я на пятом, — мы их, похоже, всех вниз выманили.

— Похоже, — оскалом улыбнулся напарник, — Бля… давай следующий дом, пока не началось…

— Подъезды проверены, — выйдя на улицу, ору как можно громче, — можно выходить! В комнатах с буквой «З» сами понимаете кто! Не лезть! Ну или на свой страх и риск!

— Вы должны зачистить всё здание! — истерично потребовала толстая баба лет сорока с линялыми жидкими кудрями, перевалившись толстыми сиськами с четвёртого этажа на улицу.

— Слышь, ты? — оскалился Сашка, — На хуй пошла, прошмандовка! Должны ей, блять!

Под визгливый аккомпанемент о «не настоящих мужчинах» мы двинулись дальше.

— Быстрее, Вов, — поторопил меня Сашка, лицо которого искажалось в гримасах. В Натахин подъезд он влетел. Первый этаж… никого. Второй… тронутая плечом дверь качнулась внутрь, отчего у меня похолодело в кишках.

В замкнутом пространстве выстрел из ружья прозвучал оглушительно громко и…

— Готов! — дёргаясь лицом, сказал сержант, — Дальше!

На четвёртом этаже встретили «стаю товарищей» имени Дважды Мёртвого Петровича. Два выстрела из ТТ, один — картечью и…

… Сашка развернулся ко мне, скаля удлинняющиеся зубы так, что начали рваться мышцы лица.

— Да… вай, — прохрипел он. Шаг назад… и выстрел, прямо в голову сержанту ВДВ. Ещё один — в раздувшуюся от человеческой плоти тушу последнего зомби из «Стаи».

— Покойся с миром, сержант, — я искренне пожелал ему хорошего посмертия.

Забрав из мёртвой руки пистолет и патроны из карманов, перебросил ружьё за спину, дверь на локоть. Постояв, накрываю его размозженную голову полой задавшегося дембельского кителя, украшенного значками и аксельбантами.

С Сашкой мы никогда не дружили, да и человеком он был не слишком хорошим, но за эти полчаса, я думаю, ему простят все грехи.

— Действительно, — глухо говорю я, чувствуя непрошенные слёзы, — никто, кроме вас!

— Ну, блять… — сплёвываю тягучую слюну и продолжаю зачистку, — за ВДВ!

Глава 2

— Владимир! — едва я вышел из подъезда, гружёный после мародёрки не хуже верблюда ко мне спешно подбежал толстый, отчаянно нервничающий Вадик, обдав запахами пота, больных зубов и страха, — Общественность провела собрание и выбрала Совет Квартала!

Вадик сказал это с таким придыханием, как умеют только прирождённые жополизы, рассказывающие в курилке о непосредственном начальнике, Светоче Мысли и Самом Человечном Человеке.

— Ну? — я чуть повёл плечом, поправляя лямку тяжёлого рюкзака, и глядя на помятую общественность, сбившуюся стайкой возле «Нивы», — Давай быстрей рожай!

— Совет Квартала, — зачастил он, тщетно пытаясь сохранить торжественный вид и нервничая ещё больше, — принял постановление о мобилизации Евгенова Владимира Николаевича на Альтернативную гражданскую службу[2]!

— Чего, блять?! — я уставился на него бараньим взглядом и почистил ухо мизинцем.

— Это законно! — разом вспотев, зачастил Вадик и какая-то толстая тётка из «общественниц», выдвинув искусственную челюсть и дряблые подбородки с редкими волосками, выразительно помахала стопкой распечатанных бумаг долженствующих, по-видимому, убедить меня в законности происходящего.

— Стопэ! — взмахом руки торможу тётку, начавшую двигаться ко мне с неотвратимостью асфальтоукладчика. Она сделала ещё несколько шагов, но наконец остановилась под моим мрачным взглядом. Затоптавшись на месте, тётка шагнула назад, растеряв неотвратимость и даже будто сдувшись, — Какая, на хуй, общественность? С хуя ли вы проводили собрания и что-то там постановляли обо мне без моего участия? Что за хуета, народ?

— Владимир Евгеньевич, — Вадик сложил руки перед собой, а выражение его лица приняло странное выражение служебной необходимости и плаксивости. Будто чувство Служебного Долга борется в нём с личным неприятием происходящего, — Вы должны понять, что общественное во все времена превалировало над личным!

— Да ладно? — удивился я.

— Владимир Евгеньевич! — ко мне шагнула дама лет сорока с непонятным гаком, рыхлая и дородная, но с детским, несколько даже кукольным лицом, на котором её несколько обвядшая кожа и двойной подбородок казались чем-то противоестественным, — Вы молодой, здоровый, тренированный мужчина…

Она журчала ручейком, говорила «Владимир Евгеньевич» и то и дело прикасалась то к руке, то к плечу, выпячивая обильное декольте размера этак седьмого, колышущееся, как пакеты с кефиром.

— … ну зачем вам оружие? — ласково уговаривала она меня, заглядывая в глаза и прижимаясь грудью к руке, — Вы молодой, здоровый и не побоюсь этого слова — эталонный мужчина!

Общественность кивала и нестройно поддакивала, соглашаясь с каждым словом предводительницы.

— А здесь… — широко повела рукой престарелая кукла, — женщины и дети!