Хороший мальчик. Строптивая девочка (СИ)

— Злишься? — неправильно трактует он моё молчание.

— А должна?

— Не знаю. Просто, я узнал это всё не от тебя. И без твоего разрешения. Но я должен был… Мне надо было. Понимаешь?

Сказать на это мне просто нечего. Я встаю с кровати, аккуратно отодвигая от себя Боню. Время уже давно перевалило за три. Должно быть, у Чернова уже вовсю утро. Но он отчего-то не спит, предпочитая выворачивать мне душу наизнанку.

— Вера, — зовёт он меня.

-Стас, а почему ты мне ничего не говоришь? Почему только спрашиваешь? Ты же сам просил, чтобы я тебе всё рассказала. А теперь ты злишься. Я слышу это по твоему голосу. Если я… тебе неприятна, то давай тогда покончим с этим… Вообще со всем.

Пока он не успел ответить мне что-нибудь, я опять жмурюсь, так, если бы это было способно защитить меня. Но ведь от себя не уйдёшь, правильно?

— Я злюсь, — напряжённо подтверждает Чернов. — Я очень злюсь. Но не на тебя, а на твоих родителей.

Ему сложно говорить, в чём-то даже сложнее, чем мне. Я-то почти двадцать лет живу со всем этим, а он впервые сталкивается… со всей этой хернёй.

-Я тоже злюсь… на них.

Но злость пришла не сразу. Далеко не сразу.

Первые пару лет в музыкальной школе пролетели для меня на одном дыхании. Я полюбила инструмент, я полюбила музыку. Это был отдельный мир, в котором была только я и удивительное таинство искусства. Мелкую меня долго трясло от непонимания, как возможно такое, что из отдельных нот, из отдельных движений, из отдельных закорючек на бумаге может рождаться ТАКОЕ.

Классическая музыка часто кажется детям скучной и неповоротливой. Но для меня это было сродни с космосом — пространство гармонии, целостности и чудес. А ещё свобода. Несмотря на периодическую боль в спине и ноющие пальцы, тонны зубрёжки и многочасовые занятия с педагогами, я была свободна в своём новом мире. Я могла по полдня проводить за инструментом, не замечая ничего другого. Лучшей наградой за музыку являлась сама музыка.

Ну вот, не хотела говорить про это и не удержалась. Но это важно.

Я не была несчастным и забитым ребёнком, хотя бы просто потому, что мне не было дела до того, что происходило вокруг меня. У меня было моё фортепьяно, и на тот момент большего мне не надо было.

Отец то появлялся, то исчезал из нашей жизни, не забывая на прощание чмокнуть меня в белокурую макушку. Мама всё так же улыбалась и обещала всё тоже, что наше с ней время ещё наступит. Я, увлечённая своими делами, слушала её в пол-уха и послушно кивала головой.

А потом я влюбилась. Очень нелепо, очень скомкано и очень искренне, как это только может быть у детей.

На этом месте Стас недовольно запыхтел в трубку, чем невольно заставил меня улыбнуться.

Шла с музыкальной школы в своих светлых брючках и папкой с нотами. А тут он, рыжий, конопатый и смешной. Не знаю, откуда выскочил, но уже через пару секунд после его появления я оказалась по уши обрызгана водой из грязной лужи. Больше всего, конечно же, досталось брюкам.

Рыжий стоял рядом, растерянно почёсывая свой затылок.

— Ё-моё… — философски изрёк он.

А я трагично шмыгнула носом, обиженно выпятив нижнюю губу.

— Только не реви, — напрягся парень.