Хороший парень

— К ней приехал брат. И потом у нее мать заболела. Простудилась, — ответил Чижик.

На следующий день Яшка все утро просидел в дерматиновом кресле. Касаткину он сказал, будто ждет экспедитора; тот, дескать, распорядился, чтобы Яшка не отлучался из гаража ни на шаг.

Машины одна за другой выходили на линию, и только Надина «Победа» стояла на месте. На работу Надя так и не вышла.

Не появилась она и в субботу. Лишь после выходного, когда Яшка вместе с Чижиком пришел в райком комсомола за путевкой, он столкнулся с Надей в приемной первого секретаря.

То ли потому, что Надя все эти дни, не смыкая глаз, провела у постели больной матери, то ли оттого, что она была чем-то взволнована, но Яшке, когда он увидел ее, показалось, что она побледнела и осунулась. И глаза у нее были какие-то беспокойные, тревожные.

— Наконец-то, — сказал он. — Здравствуй, Надюша.

Она остановилась.

— Понимаешь, я должен тебе сказать...

Она холодно произнесла:

— Я слушаю. Говори...

— Видишь ли, у нас было собрание... В общем, восемь человек решили поехать на целину... — Он поперхнулся. — А ты чего пришла в райком?

— Тебя это интересует? За путевкой...

— Ты? Не может быть... Ведь у тебя на руках сестренка и мать.

— Пусть тебя это не волнует. — Она пожала плечами. — О них позаботится мой старший брат.

— Нет, правда? — Он еще не верил. — Правда? Ведь и я еду, понимаешь?

Ему показалось, что ее глаза посветлели и стали добрыми. Сейчас они были такими же счастливыми и ясными от слез, как тогда, возле колхозного пруда.

Глава пятая

«Прощай, любимый город...»

Сборы, как поется в песне, были недолги.

В отличие от других поезд № 92-бис отходил не по расписанию, и опять-таки в отличие от других поездов его провожали так шумно и весело, как не провожают обычные поезда. Гремел, не умолкая, оркестр. Впереди вагонов, украшенных хвоей и кумачовыми полотнищами, спокойно дышал черный, лоснящийся великан-паровоз, и почему-то упрямо не верилось, что через несколько минут, когда ударит колокол, этот паровоз потащит состав в белесую мартовскую даль. Ведь столько слов еще надо было сказать! Сколько рук еще ждало пожатия!

Но был март, и в глаза било солнце. И на голых деревьях, отбрасывавших на снег синие тени, кричали грачи, И это солнце, и неугомонные грачи, и ветер, и деревья, и по-военному гремевший оркестр («До свиданья, мама, не горюй, ...не грусти ...пожелай нам доброго пути...») запомнились Яшке на всю жизнь. Теплые, добрые слезы подступали к горлу.

Саню Чижова провожала многочисленная родня. У Нади на плече тихо плакала мать. Только на днях она встретила сына, радовалась, что вся семья снова в сборе, а сегодня провожает дочь... Видно, ей на роду так написано: тревожиться, провожать, ждать весточек...

Надя в последний раз обняла мать, поцеловала сестренку и, пожав руку брату, который сказал: «Не робей, сестренка!», — вошла в вагон. Остановилась возле окна, рядом с Яшкой.

Стоя у окна и прислушиваясь к тревожному биению сердца, она мысленно прощалась не только с людьми, заполнившими перрон, но и с прошлым. Вот в сторонке, опираясь на руку сына, комкает платочек ее старенькая добрая мать... А вот директор завода Дынник... Совсем недавно вошел Дынник в Надину жизнь, но уже уходит из нее навсегда, уступая место другим людям, которым, быть может, завтра предстоит сыграть не менее значительную роль в ее судьбе... И, чувствуя, как тихая грусть то приливает, то отливает от ее сердца, а затем подбирается к горлу и берет его в тиски, Надя невольно подумала о том, что жизнь, вероятно, тем и хороша, что есть в ней и встречи и разлуки и что никогда не знаешь, что тебя ждет впереди.

«Зовут дороги дальние...»— напоминал оркестр. И вдруг сдвинулся и поплыл перед глазами перрон. В последний раз промелькнули косые, осевшие в землю домишки окраины. По знакомой дороге ползли игрушечные грузовички (не заводские ли?). Пронеслась перечеркнутая стальными фермами моста темная, взбухшая река, и на погасшем небе проступили первые зеленые звезды... Не поворачивая головы, Надя чувствовала, что рядом с нею молча стоит Яшка, и, отыскав его шершавую руку, пожала ее. Яшка ответил таким же бережным пожатием.

Он боялся шелохнуться, чтобы Надя не отодвинулась. Потом, когда почти совсем стемнело и в вагоне появились пятна мутного света, ему показалось, что похолодало. От одной хлопающей входной двери до другой разгуливал по узкому коридору сквозняк.

И Наде, должно быть, тоже стало холодно. Она почему-то вздохнула, поежилась и забрала оголенные локти в ладони.

Их соседями по купе оказались Чижик и Глеб Боярков. Кузя, для которого не нашлось пятой полки, расположился по соседству. Он был в клетчатой ковбойке и в лыжных брюках поверх сапог.

— Ужинать будем? — деловито осведомился Кузя, заглядывая из коридора через Яшкино плечо.

— Имей терпение, дай разложить вещи, — ответил Яшка.

Он помог Наде открыть чемодан и, когда она достала халат, вытолкал ребят в коридор. Длинный Боярков, позевывая, прислонился к двери. У него были сонные, равнодушные глаза.