Йере вышел. Нестор убрал со лба прядь волос, уставился на своего работодателя и вслух произнес.
- Таковы все старики. Все.
А Ионас Сухонен плакал. Подбородок его дрожал, внутренняя поверхность очков покрылась влагой слез. У стихотворения, написанного Йере Суомалайненом, было такое название: "Моему лучшему другу, мастеру Ионасу Сухонену".
Губы Ионаса дрожали. Он потряс листком бумаги в руке и воскликнул:
- Господи Боже! Он все-таки оказался поэтом! Но нельзя допустить, чтобы повторилась судьба Алексиса Киви [12]
. Нельзя!Ионас выскочил на улицу и погнался за Йере. На лице Нестора появилось беспокойное выражение. Он бросил ботинок и молоток на стол, подбежал к окну, разговаривая сам с собою вслух:
- Дураки оба. Один жаждет рифм и, когда получает их, начинает орать. И болтать о судьбе. Так чья же судьба здесь сейчас адски хороша? Да ничья, за исключением Лидии. Однако она чересчур чувствительна, а мне не нравятся чувствительные бабы. Все они дуры. Работа сегодня совсем не пойдет. Весь труд сапожника превратился в рифмы…
Ионас бежал по главной улице, заглядывал во все мыслимые уголки поселка в поисках Йере. Мастер чувствовал, что он отнесся плохо к поэту, гению, который умел петь по приказу, хотя приказ не исходил ни от жены, ни от издателя. Держа в руке листок со стихотворением, Ионас расспрашивал прохожих. Нет, никто не видел писателя, у которого не было бы длинных волос - символа принадлежности к поэтической когорте. Угнетаемый чувством собственной вины, Ионас возвратился в мастерскую и уселся с опустошенным видом на свое рабочее место, не выпуская из рук стихотворение. Он даже не удосужился посмотреть на Нестора, который спросил:
- Много он задолжал мастеру?
- Кто?
- Он. Этот живчик.
Ионас выпрямился и серьезно спросил:
- Знаешь ли ты, Нестор, что такое творчество?
- Да-а. То, что мы с тобой делаем: чиним и ремонтируем или шьем новую обувку, если заказывают.
- Я имею в виду духовный созидательный труд, - уточнил Ионас. - Знаешь ли ты, что это такое?
- Нет, не знаю. Мастер имеет в виду песенки?
- Когда ты говоришь, у тебя такой вид, будто ты проглотил колючую проволоку, - заметил Ионас.
На том беседа прервалась. Нестор больше не осмеливался даже улыбаться. Он никогда не видел обычно добродушного мастера таким серьезным и сухим. Может, мастер был сильно огорчен? Пожалуй, ему нужна рюмка вина. Хотя и она не всегда помогает. Тоска в вине не тонет, она лишь мокнет от него. Вино - единственный враг человека, который пользуется его искренней и беспредельной любовью.
Спустя некоторое время Ионас отправился на половину гладильной мастерской встретиться с Лидией. Из памяти никак не шла трагическая судьба поэта Алексиса Киви. Великие поэтические произведения не только создаются - их еще и забывают. Сколь должно быть неустойчиво человеческое настроение, если доброта и грусть могут в единый миг превратиться в жестокую холодность.
Когда Ионас открыл дверь гладильного заведения, он решил больше не вспоминать Алексиса Киви. Перед глазами мастера открылась довольно-таки идиллическая картина: Йере и Лидия сидели, прижавшись друг к другу, на углу стола для глажки. Ионас удивился, как они могут целоваться в таком неудобном положении. Проявив деликатность и несколько устыдившись собственного появления, Ионас вернулся к себе в мастерскую и спрятал стихотворение в ящик рабочего стола. Затем он принялся за починку сапог купца Сексманна и сказал своему помощнику:
- Ты прав, Нестор. Мы тоже занимаемся творчеством. Нестор внимательно посмотрел на лицо мастера, на которое внезапно легли темные тени, и ответил:
- Не берись за рифмы. Правильно мастер говорит: жизнь - это гротеск.
- Именно так, мальчик мой, - вздохнул Ионас и поднялся на ноги.
Он сходил в свою комнату и принес небольшую бутылку и две рюмки, сказав при этом:
- Я запрещал тебе выпивать во время работы, но сейчас разрешаю. За компанию со мной.
- Здорово сказано, - взволнованно произнес Нестор. - Если тебя это больше устраивает, я снова буду работать на почасовой оплате.