Хоуп

— Если ушел, то навсегда. Как я без него, он ведь со мной с самого Бостона, он для меня — все. Не знаю, почему, не знаю, не знаю, — несколько раз повторил Хоуп, потом снова взглянул на Ивицу: — Не понимаешь? И я сначала не понимал. Видишь ли, мальчик, я тут, на корабле, с десяти лет обитаю. Только здесь. Не знаю даже, сколько лет прошло, сколько стран, морей пройдено. Самого себя не знаю. Первое, что помню: очнулся посреди океана, вцепившимся намертво в крышку рундука, ко мне подплывала лодка, из нее махали люди, ободряли. Потом меня подняли на борт. Этот вот. Тогда «Хоуп» именовался иначе, неважно как. Когда я стал намного старше, и прежний капитан ушел, я назвал его «Надеждой». А как еще? Только им и жив. Когда капитан ушел, было очень тяжко. Одному, среди таких же, как я, пацанов, набранных по всем углам мира. Стабб стал мне как отец, он мудрый человек, он… И он все-таки ушел.

— Сэр, я могу… — прошептал Ивица.

— Можешь. Идем. Новобранцам пора на берег. — Положив руку ему на плечо, Хоуп повел Ивицу к борту и приказал созвать новобранцев. Вглядываясь в лица девятерых мальчишек, стоявших перед ним нестройным рядом, он пробормотал: «Мал у меня экипаж», и разрешил всем сойти на берег.

Единогласное «ура!» сотрясло судно — мальчишеские ноги в неудобных, не в размер, башмаках сотрясли сходни. Мчались по одному, по два, едва не падая на бетон пирса, норовя поскорее добраться до твердой земли, ощутить, почувствовать ее, прикоснуться. Ивица рванулся за ними, побежал следом, но вдруг споткнулся и замер у сходен.

Там, на берегу, происходило что-то немыслимое. Сошедшие с корабля начали стремительно прибавлять годы, возвращая позабытые дорогой десятки лет. Горан, едва успевший осмотреться по сторонам, немедля истаял горсткой пепла, развеянного по ветру. Ивица будто услышал голос, прошелестевший в голове: взят вместе с Крстичами у Скадарского озера, погиб при попытке к бегству. Еще один скончался в фильтрационном лагере от холеры. Другой, чуть позже, забит чернорубашечниками…

Невозможно было оторвать взгляда, невозможно было и смотреть. Ивица оглох и ослеп, поэтому даже не почувствовал, как Хоуп схватил его за плечо и заорал что было сил:

— Назад! Все на борт!

Подростки не успевали взрослеть… Двадцать лет, двадцать пять… Кто-то поехал освобождать Корфу, кто-то отправился на помощь республики в Испанию — господин учитель воспитал достойных людей, свято верящих в идеалы братства и справедливости, и теперь им всем приходилось расплачиваться за убеждения учителя.

Иштван переселился в Венгрию, пытаясь хоть там найти родные корни, его, убежденного коммуниста, сдали властям, обвинив в мятеже; по приказу регента Хорти, его и еще двадцать сторонников расстреляли. Борис, единственный, кто обрел семью, переехал в Скопье, обзавелся собственным делом. После убийства усташами и болгарскими нацистами короля Александра I попал в сербский список как предатель своего народа, тяжело ранен во время погромов, а через три дня…

— Быстрее же, быстрее!

Борис споткнулся на последней ступеньке, грохнулся на пол барка, пятная его кровью. Ивица бросился к нему, нагнулся, пытаясь проверить пульс, но не находил его.

— Корабль Красного Креста не дошел до Бара, — произнес Хоуп. — Не то наткнулся на скалы, не то австрийцы потопили. Меня по дороге приняли за него, сообщили, что я должен взять на борт сирот и отвезти их в Нантакет. Мне говорили о семидесяти, видимо, отпустили не всех. А раз так… мне нужен был экипаж. Первый раз останавливался во время войны, даже представить не мог, что она настолько затянется и затянет вас всех в свои жернова.

Борис вдруг резко поднял голову, встряхнулся, поднимаясь на ноги, — живой, невредимый. В чужой одежде с чужой жизнью за плечами. И там, где никак не должен оказаться.

— Мне что, привиделось? — недоуменно спросил он.

— Ты умер и попал сюда, — кивнул Хоуп. — Я должен был отвезти тебя в Нантакет, но теперь ты точно преставишься, если сойдешь с барка. Тебе повезло, что успел подняться на борт до начала тридцать девятого.

— Значит, и газета, и что там Иштван наговорил про астролябию, или как там… все это… — Борис вздрогнул всем телом.

— Я даже не знаю, сколько мне лет по времени судна. Двадцать, вряд ли больше, — снова заговорил Хоуп. — Последний раз я сходил с барка… задолго до Стабба и бостонского чаепития. — Он наконец разжал руку на плече Ивицы. — Думаю, мы не будем ждать. Запасов много, деньги на судне всегда найдутся, так уж оно устроено, а куда плыть, узнаем из газет. Думаю, нам не стоит навещать Европу раньше, чем через лет пятьдесят. Но я надеюсь, что вы будете отличной командой. Ведь я видел ваши жизни. — Он вдруг замолчал, а затем, обернувшись, отдал сигнал к отплытию. Слова потонули в грохоте ботинок, эхом прозвучавшим над блеклыми от жары, пустынными небесами.

К вечеру барк покинул акваторию Орана, а через несколько дней вышел в Атлантический океан…