Хождение по мукам

– Разбила чашку... Иван, неужели ты хочешь чаю?..

– Нет...

Она подошла к Ивану Ильичу и, так как в комнате было совсем темно, – положила руку ему на плечи.

– О чем ты без меня думал? – спросила она тихо.

– О тебе.

– Я знаю, что обо мне... А что обо мне думал?

Дашино приподнятое лицо в сумерках казалось нахмуренным, на самом деле оно улыбалось. Ее грудь дышала ровно, поднимаясь и опускаясь. Ивану Ильичу было трудно собраться с мыслями, он честно наморщил лоб.

– Думал о том, что как-то плохо у меня связано, – ты, и что ты – моя жена, – сказал он, – потом я это вдруг понял и пошел тебе сказать, а сейчас опять не помню.

– А у меня это связано, – сказала Даша.

– Чем?

– Нежностью к тебе. Точно я шла, шла и вот так вот прижалась. И еще – доверчивостью. Почему у тебя это не связано? Разве ты думаешь, что я могу о чем-нибудь думать таком, чего ты не знаешь?

– Ах, вот что, – Иван Ильич радостно, коротко засмеялся, – как это просто... Ведь я, действительно, не знаю – о чем ты думаешь.

– Ай, ай, – сказала Даша и пошла к окну, – садись, а я сбоку, – Иван Ильич сел в кресло, Даша присела сбоку, на подлокотник, – Иван, милый, я ни о чем скрытном не думаю, – поэтому мне так легко с тобой.

– Я здесь сидел, когда ты была на кухне, – сказан Иван Ильич, – и думал – «в доме поселилось удивительное существо»... Это плохо?

– Да, – ответила Даша задумчиво, – это очень плохо.

– Ты любишь меня, Даша?

– О, – она снизу вверх кивнула головой, – люблю до самой березки.

– До какой березки?

– Разве не знаешь: – у каждого в конце жизни – холмик, и над ним плакучая березка.

Иван Ильич взял Дашу за плечи. Она с нежностью дала себя прижать. Так же, как давным-давно на берегу моря, поцелуй их был долог, им не хватило дыхания. Даша сказала: «Ах, Иван», – и обхватила его за шею. Она слышала, как тяжело стучит его сердце, ей стало жалко его. Она вздохнула, поднялась с кресла и сказала кротко и просто:

– Идем, Иван.

На пятый день по приезде Даша получила от сестры письмо, Катя писала о смерти Николая Ивановича: «...Я пережила время уныния и отчаяния. Я с ясностью почувствовала, наконец, что я во веки веков – одна. О, как это страшно!.. Все законы божеские и человеческие нарушены, когда человек – один. От отчаяния и тоски моя душа начала тлеть, как на огне. Я хотела избавиться от этой муки, – невидимая, ледяная рука толкала меня сделать это. Меня спасло чудо: взгляд человека... Ах, Даша, Даша, мы живем долгие годы, чтобы на одно мгновение, быть может, заглянуть в глаза человеку, в эту божественную бездну любви... Мы, неживые призраки, пьем эту живую воду, – раскрываются слепые глаза, мы видим свет Божий, мы слышим голоса жизни. Любовь, любовь... Будь благословен человек, научивший меня этому».

Известие о смерти зятя, Катино письмо, написанное как в исступлении, потрясло Дашу. Она немедленно собралась ехать в Москву, но на другой день получилось второе письмо от Кати, – она писала, что укладывается и выезжает в Петроград, просит приискать ей недорогую комнату. В письме была приписка: «К вам зайдет Вадим Петрович Рощин. Он расскажет вам обо мне все подробно. Он мне, как брат, как отец, как друг жизни моей».

Даша и Телегин шли по аллее. Было воскресенье, апрельский день. Над прозрачно-зелеными сводами листвы в прохладе еще по-весеннему синего неба летели слабые обрывки разорванного ветром, тающего от солнца, слоистого облака. Солнечный свет, точно сквозь воду, проникал в аллею, ползал пузырчатыми тенями по песку, скользил по белому платью Даши, по зеленой военной рубашке Телегина. Навстречу двигались мшистые стволы лип, красновато-сухие мачты сосен, – шумели их вершины, шелестели листья. Даша слушала, как кричит неподалеку иволга, – посвистывает водяным голосом. Даша поглядывала на Ивана Ильича, – он снял фуражку и опустил брови, улыбаясь. У нее было чувство покоя и наполненности – прелестью дня, радостью того, что так хорошо дышать, так легко идти и что так покорна душа этому дню и этому идущему рядом человеку.

– Иван, – сказала Даша и усмехнулась. Он спросил с улыбкой:

– Что, Даша?

– Нет... подумала.

– О чем?

– Нет, потом.

– Я знаю, о чем.

Даша быстро обернулась:

– Честное слово, ты не знаешь...

Они дошли до большой сосны. Иван Ильич отколупнул чешую коры, покрытую мягкими каплями смолы, разломал в пальцах и ласково из-под бровей смотрел на Дашу.

– Мне кажется, – сказал он, – есть только одно благословение на свете... Правда?

У Даши задрожала рука.

– Ты понимаешь, – сказала она шепотом, – я чувствую, как я вся должна перелиться в какую-то еще большую радость... Так я люблю... Так я вся полна...

Иван Ильич молча покивал головой. Они вышли на поляну, покрытую цыплячье-зеленой травкой и желтыми, треплющимися от ветра лютиками. Ветер, гнавший в небе остатки разорванного облака, подхватил Дашино платье. Она на ходу озабоченно несколько раз нагибалась, чтобы одергивать юбку, и повторяла:

– Господи, господи, что за ветер!