Хозяйка Блистательной Порты

Махидевран уже не была в Манисе, она ехала в Стамбул без разрешения султана, понимая, что тот не сможет сказать и слова против ее желания проститься с умирающей валиде. Ее гнало в столицу и понимание, что к моменту смерти Хафсы Айше самой баш-кадине нужно быть рядом с султаном, вернее, в гареме. Кто, как не она, следующая валиде, а значит, ей принимать правление в гареме. Это правильно, это справедливо, никто возразить не посмеет.

Роксолана о смене власти в гареме пока не думала, ее мысли настолько заняты сначала самой смертью валиде, потом таинственной Кирой, а потом приближающимся ид аль-фитром, что о Махидевран и не вспоминала. К тому же снова болел Джихангир…

Младший из детей, несмотря на то что родился доношенным, болел постоянно, сказывалось повреждение позвоночника. Не имея возможности свободно двигаться, мальчик чаще всего смотрел на остальных большими грустными глазами, в которых Роксолана читала укор себе. Может, ребенок и не укорял никого, но видеть больного малыша для матери невыносимо, она страдала от одного понимания, что не смогла подарить Джихангиру полную жизнь, как остальным. Не ее вина, изуродовали при родах, но мать все равно корила себя.

Сулейман всю вторую половину Рамадана в гарем почти не заходил, а если и появлялся, то лишь проведать детей. Это неудивительно, мусульманин старается воздерживаться от любых греховных не только поступков, но прежде всего мыслей в этот месяц. Повелитель молчал, никак не выдавая своих мыслей, обходясь самыми простыми словами, а то и без них. Много молился, совершая еженощно таравих с двадцатью ракатами. Никто не посмел бы укорить Повелителя за отсутствие рвения или недостаточную веру.

Удивительно, но Сулейман не звал с собой на совершение таравиха Ибрагима, только изредка присутствовал муфтий. Почему? Никто не знал, но грек, не слишком большой приверженец ночных молитвенных бдений, был за такое послабление благодарен своему Повелителю. И верно: разве можно кого-то принуждать, любой намаз, чтобы быть принятым Аллахом, должен идти от сердца, а потому никак не быть навязанным. Когда муфтий намекнул султану, что хорошо бы ему присутствовать на ночной молитве в мечети, тот напомнил о Пророке (мир ему и благословение Аллаха!), который, обнаружив, что с каждой ночью вокруг него в мечети собирается все больше людей, не стал выходить на общую молитву, чтобы не превратить ее в обязательную.

– Не хочу, чтобы остальные считали себя обязанными присутствовать. Пусть каждый молится так, как ему велит душа.

Этот Рамадан выдался особым, словно смерть валиде вдруг заставила окружающих, и не только их, строже взглянуть на самих себя, вспомнить свои прегрешения и обязанности. Так бывает, когда умирают те, с кого люди невольно берут пример.

Подаваемая милостыня и пожертвования в том году были особенно большими, а число ракатов во время таравиха увеличилось у всех.

Но жизнь не стоит на месте, мертвые должны быть похоронены, живые продолжать жить.

Закончился Рамадан, в последний день после третьего намаза, как и положено правоверному, султан Сулейман долго сидел на могилах отца и матери, словно прося совета или решаясь на что-то. Его не беспокоили, даже Ибрагим не рискнул подходить ближе, стоял в стороне. Но Ибрагим в дни праздников вообще держался чуть в стороне, словно не желая вмешиваться. К этому привыкли и не укоряли, хотя кого-то другого непременно осудили бы. Султанскому любимцу многое сходило с рук, слишком многое.

Ибрагим стоял, прислонившись к стене, и молча разглядывал толпившихся перед входом в мечеть Селима пашей. Им бы преклонить колени перед могилами собственных предков, просить у тех прощенья за невнимательность при жизни, но вот терпеливо дожидаются, когда Повелитель выйдет из мечети. Что-то долго нет султана, «брата», как все чаще называл его уже даже в глаза Ибрагим.

Не один Ибрагим-паша наблюдал сквозь опущенные веки за пашами, те тоже нет-нет да и косились в сторону всесильного султанского зятя. Хитер грек, ох, хитер!.. Все прибрал к рукам в империи. Для начала самого султана, когда тот еще был шех-заде. Несмотря на совсем малую разницу в летах, был Ибрагим настоящим наставником и советчиком своему царственному другу. Редкий случай, когда раб откровенно наставлял хозяина.

Но наставлял разумно, был схватчив и умен, поворотлив и оборотлив, умел предвидеть многое, главное – выгоду, причем собственную. Торговля в Стамбуле? Под Ибрагимом-пашой. Купцы-иноземцы? Опять-таки под его рукой. Флот? Ибрагима-паши. Послы иноземные его, чиновники под ним ходят, поставки армии не минуют великого визиря… И отовсюду не просто капает доход, а течет золотым ручейком, а временами и рекой.